— А я? Я уже вам не родственник? Как же так? Почему я не иду с вами? Там будет много полезных людей? Мне нужны связи с общественностью. Ты хочешь, чтобы я умер кухаркой на твоей кухне? Аню, значит, вы тоже не берете? — Вот в этом вопросе Яша полностью попал в свое право.

Он ощетинился как еж и начал угрюмо, но ловко нарезать морковку, намекая, что точно так же нарежет каждого, кто только посмеет тронуть его драгоценное дитя.

— Аня идет с нами! — виновато объяснил трусливый Тошкин и спрятался в ванной.

— Ладно, — согласился Яша. — Но без меня — это в первый и последний раз.

Завтра он объявит голодовку, а послезавтра в моей квартире поселится еще и Римма Бениаминовна, которая будет уговаривать Яшу скушать хотя бы маленькую ложечку этого цимеса за свою дорогую мамочку. Нет, этого я уже не вынесу. Тем более, что юбка от самого свеженького костюмчика, купленного еще прошлой весной, застегнулась на мне с большим трудом.

Тошкинские родственники жили в довольно босяцком, почти промышленном районе. Рядом с макаронной фабрикой. И мясокомбинатом. В хорошие ветреные дни запах разложившихся трупов коров и свиней должен был доставлять им массу удовольствия. Впрочем, на сегодняшний день, даже при всей этой конверсии, еще можно было достать упаковку семейных противогазов и пару-тройку противочумных костюмов. А вот их окна я признала сразу. На фоне покорежившихся от времени деревянных рам их пластиковые, украшенные с внутренней стороны занавесками в жутких розочках выглядели просто вызывающе.

— Эти? — спросила я, проверяя свои дедуктивные способности.

— Да, — кивнул Тошкин, не желая вступать со мной в дискуссии. — Пойдем скорее, я не люблю опаздывать. Там же бабушка…

Любовь к родственникам явно входила в число главных добродетелей Тошкина.

Уже у лифта я услышала душераздирающие вопли. Бетонный пол под ногами подрагивал, стены вибрировали. В квартире натужно орали… под музыку. Я прислушалась — там пели. Причем в очень приличном варианте. На иностранном языке и в исполнении Паваротти. «Смейся, паяц», кажется. Но только очень-очень громко. Сразу видно — культурные люди. Я предложила Тошкину не звонить, а, удобно расположившись на коврике, внимать чудесным звукам, которые с безопасного расстояния были вполне приемлемы. Но он упорствовал и чего добился? Вялое треньканье не внесло даже фальшивой ноты. За дверью было по-человечески тихо, а по-оперному громко.

— Может, бабушка их уже порешила? — осторожно спросила я, благодарно глядя на лифт, который не сдвинулся с места.

— Порешила — это по математике? — спросила Аня, глядя на Дмитрия Савельевича, которого она давно уже звала папой.

— Это по русскому, — сказала я и ударила в дверь кулаком.

— Не надо, Надя. Не надо так. Ты же обещала, — снова заныл Тошкин, решивший взять меня измором.

Если и дальше он подобным образом будет прививать мне любовь к своим родственникам, я придумаю какую-нибудь антисемейную вакцину и уж с ней-то точно войду в историю.

Я снова ударила по двери, и она волшебным образом отворилась. На пороге стояла очаровательная женщина, которой для леди не хватало происхождения, а для дамы — умения царственно носить не Бог весть какую улыбку.

— Проходите, — сказала она. — Миша там оперу слушает.

— Мы поняли. Я Надя. С Тошкиным вы уже знакомы. А моя дочь представится сама.

— А тут есть дети? — скромно потупившись, спросила Аня.

— А как же, Катя и Даша, только они не очень большие, — расцвела Мишина женщина, не удостоившая меня своим именем. — Да вы проходите, у нас тут все по-простому.

Лично я об этом догадалась еще на улице. Занавески подсказали. И не обманули. Зеленый ковролин мрачно гармонировал с серо-синими обоями, розовым потолком и ткаными, не иначе ручной работы персидскими коврами, что висели на стенах прямо в коридоре. По-простому выглядели и массивные позолоченные ручки дубовых дверей, алебастровая лепка на потолке и небольшая хрустальная люстра, достойная Большого театра, что надменно дребезжала всякий раз, когда стереосистема начинала выдавать басы. Как говорит моя мама, это была та простота, что хуже воровства.

— А бабушка? — спросил Тошкин, затравленно оглядываясь по сторонам.

— Выехала, — отчеканила женщина, продолжая держать нас на пороге.

Бедный Тошкин расправил плечи и оживился. Интересно, какие такие рассказики читала ему на ночь эта бабушка, что мальчик до сих пор вздрагивает при упоминании ее имени?

— Кстати. — Девица повернулась ко мне, приближая вплотную к моему лицу следы собственной угревой сыпи. — Меня зовут Ира.

Она гордо тряхнула густыми, выкрашенными узором волосами, обильно посыпанными не то перхотью, не то личинками вшей. Мне она не понравилась.

Я ей, разумеется, тоже, потому что «высока, стройна, бела и умом, и всем взяла». Всем — это в данном случае Тошкиным, который не повышал мой культурный уровень посредством приближающейся глухоты от Лучано Паваротти. Ира измерила меня прохладным взглядом кассирши из сельского продмага и приложила неплохо обработанный палец к губам:

— Т-с-с, проходите на кухню. Миша дослушает и выйдет. Не будем ему мешать.

— Отчего бы и нам не послушать? — мило улыбаясь, спросила я. — Очень люблю диско…