Но большой катер не изменил курса и с треском врезался прямо в бок гондолы, которую отбросило к одному из берегов канала. Меня затянуло в холодную черную воду, и я почувствовал, как мощные винты прошли над самой моей головой. Я медленно поднялся к поверхности, сделал несколько сильных гребков руками и выглянул из воды. Чуть в стороне был мой гондольер. Соломенной шляпы с длинной лентой не было видно, а сам он вцепился в швартовый пал у берега. Он плакал и ругался и грозил кулаком быстро удалявшемуся катеру.

— Бандиты! Чертовы пьяницы! Я пожалуюсь в полицию! — кричал он.

«Бандиты — это точно», — подумал я, плывя к узким каменным ступеням у ближайшего дома. Но, конечно, не пьяницы. Меня предупредили, и я понял намек. Свое дело в Венеции я сделал. Без сомнения, какие-то люди сочли, что я проявил излишнюю активность. Я был для них опасен, сказала Анна по телефону. Они даже сменили мебель в ее квартире на тот случай, если бы я вздумал вернуться. А дворнику приказали отвечать, что она вообще никогда там не жила. Пожалуй, лучше всего сесть на ближайший самолет, не дожидаясь других случайностей с худшими последствиями. Насквозь мокрый и провожаемый удивленными взглядами туристов, я быстро пошел в отель. У меня не было ни времени, ни желания участвовать в полицейском разбирательстве. К тому же мне совсем не хотелось отвечать на вопросы о том, почему я навещал Анну Сансовино и ее дворец. Особенно, когда шло расследование ее убийства.

Когда я поздно вечером добрался из Арланды домой, в моей почте на соломенном коврике за входной дверью среди всех скопившихся счетов и других напоминаний о бренной жизни было и приятное сообщение: приглашение в Слагсту на ужин по поводу раковой премьеры. «Надеюсь, ты сможешь выбраться», — приписала Маргарета крупным неровным почерком. Я, конечно, охотно приду. Во-первых, я обожаю раков. Во-вторых, мне надо было хоть на время перестать думать о том, кто застрелил Анну, столкнул Андерса в озеро и попытался утопить меня в венецианском канале.

Моим первым посетителем на следующее утро был отнюдь не покупатель, а Элисабет Лундман. И пришла она совсем не для того, чтобы присмотреть что-нибудь у меня в лавке.

— Я тебе звонила вчера, но тебя не было дома, — сказала она, едва присев.

— Нет, я был в Венеции.

— В Венеции? Тогда ты все знаешь?

Я кивнул.

— Да. Анны Сансовино нет. Ее убили.

— У меня не укладывается это в голове. — Элисабет была бледна, выглядела усталой и невыспавшейся. — Это так бессмысленно — убийство с целью ограбления. Вор, которого застали врасплох, в панике выстрелил.

— Если только это действительно было так.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Я тебя не совсем понимаю. Они позвонили из Венеции и рассказали, как было дело. Они сказали, что так сообщила полиция, Что это было убийство с целью ограбления.

— Они действительно так думают. По крайней мере пока.

— Ты считаешь, что дело обстоит иначе?

— Откуда мне знать точно? Но некоторые ее клиенты были отнюдь не ангелами. Наоборот.

— Странно, что ты говоришь об этом. У меня было такое же чувство. У нее в обороте были слишком большие деньги, чтобы всегда чувствовать себя спокойно.

— Деньги не пахнут. Знаешь, кто сказал это?

— Не помню.

— Один римский император, установивший налог на общественные уборные. Так что если имеешь дело с такого рода искусством, то приходится иногда кое на что смотреть сквозь пальцы, мне кажется. Если хочешь заключать сделки, конечно.

— На что ты намекаешь? — сказала она резко. — Ты хочешь сказать, что я была замешана в темных делах?

— Отнюдь. Я считаю просто, что предметы искусства покупают из разных соображений. Иногда потому, что они нравятся, а иногда по другим причинам.

— Например?

— Например, для того, чтобы отмыть грязные деньги. И я думаю, что Анна была замешана в чем-то подобном. Может быть, даже не ведая об этом, но тем не менее.

— Поэтому ее и убили, ты полагаешь?

— Возможно. Но пусть это выясняет итальянская полиция.

— Мне тоже так кажется. Но мне пора. Я заглянула только, чтобы рассказать об Анне. Потому что мы на днях говорили о ней.

— Очень мило с твоей стороны. Да, и спасибо за приятную компанию в Слагсте.

— И тебе. Маргарета — удивительная женщина. Всегда такая веселая и доброжелательная.

— Кстати, ты не помнишь той картины, которую у нее украли?

— Ты об этой истории с толстыми женщинами и обнаженными мужчинами? Ножи и кровь. Да, помню. Если увидишь ее один раз, больше не забудешь. Слава богу, что кому-то пришло в голову украсть ее. Не понимаю только — почему? Едва ли ее можно где-нибудь вывесить без того, чтобы людям не стало плохо от одного ее вида.

— Я не совсем в этом уверен. Если судить по описанию, то картина очень интересная. Напоминает Рубенса.

— Рубенса! — Элисабет расхохоталась. — Конечно, это было огромное полотно с толстой голой дамой на нем, но на этом и кончалось сходство с Рубенсом. К тому же оно было неимоверно грязным и с Рубенсом имело столь же мало общего, как, скажем, имеет лубочное искусство с Рембрандтом. Если мне будет позволено сказать свое мнение.