– Мне кажется, каждый человек способен поддаться заблуждению, но из этого не стоит делать скоропалительных умозаключений, – задумчиво вставил Гёте. – Истина и заблуждение происходят из одного источника. Это так же верно, как и странно. Вот почему мы часто не имеем права уничтожать заблуждения, особенно у женщин. Ибо вместе с тем мы уничтожим истину.

– Вы так думаете? – улыбнулся Вольтер.

Он как Гёте и Моруа тоже был в сюртуке. Видимо, эта мужская одежда оставила Европе не только дань моде. Сюртук узаконил стиль жизни, потому как большинство собравшихся были именно в сюртуках. Из толпы остальных более всех выделялся, скорее, выделял себя Андре Моруа холодным поблескиванием перстней и толстой золотой цепью, конец которой был прикован к шикарному «Брегету». Вольтер равнодушно посмотрел на луковицу часов в ладони собеседника и повторил:

– Вы так думаете? В мире есть две истины: истина духа и истина факта. Истина у того, у кого в руке в нужный момент оказался меч, – истина того, кто, не дрогнув, встречает этот меч с поднятой головой. Один побеждает – второй непобедим. И эти две истины, каждая права и непобедима по-своему, никогда не сойдутся.

– Любая истина, господа, будь она в тысячу раз истиннее другой, место находит только в вине, – нетерпеливо перебил его до сих пор не принимавший участья в разговоре Джонсон. – Изречение in vino veritas может служить доводом только для тех, кто полагает, что все люди лжецы. Что же касается меня, то не хотел бы жить с человеком, который лжёт напропалую пока трезвый, и которого надо налить вином, чтобы вырвать у него слова истины. А никакая женщина не скажет, что она думает, на трезвую голову.

– Женщина пользуется истиной, пока она ей нужна и страстно хватается за ложь, если даже она совсем не нужна, или нужна только на мгновение, – снова вставил Гёте. – И это мгновение нужно только чтобы поразить других или соединить вещи, которые вечно были разделены между собой. В такой момент человек способен на предательство, но, предав самого себя, теряешь истину.

– Вот именно! – отозвался Иван Ильин. – Предательство, на мой взгляд, состоит в том, что человек внутренне, в своих сокровенных помыслах, чувствах, решениях или на тех же словах изменяет своему духовному принципу, не имея для того предметных оснований.

– И всё это женщина? – ибн Сина почесал макушку своего великолепного зелёного тюрбана, и по привычке сразу же взялся за эфес кинжала торчащего из-за пояса, усыпанного разноцветными каменьями. – Истина и справедливость – вещи, которым склонен каждый человек. Абсолютная справедливость так же недостижима, как и абсолютная истина; но справедливый человек отличается от несправедливого своим стремлением к справедливости и надеждой достигнуть её, как правдивый от лживого – своей жаждой истины и верой в неё.

– Мы не из тех, которым кажется, что нет ничего истинного и справедливого, но из тех, которые утверждают, что ко всему истинному присоединено нечто ложное, – раздался утробный голос из глубины комнаты. – И притом ложное настолько подобно истинному, что нет никакого признака для правильного суждения и принятия.

Все собравшиеся за столом разом оглянулись. Возле стены в арочной нише стояла небольшая, но истинно мраморная статуя Цицерона. Она-то и сообщила перемывающим косточки в вине своё личное мнение об обсуждаемых предметах и личностях.

А Шурочке последний тезис понравился больше других и она, поймав мысль, словно рыбу на крючок, принялась примерять её ко всем случаям жизни и в первую очередь к своему женскому или женственному началу.

Признаться, эти, да и не только эти вопросы интересовали девочку уже давно, а теперь, наслушавшись наставников, и подавно. Но собравшихся стоило укорить в нетактичности, а то начали женщиной, а кончили ложной истиной! Это, по меньшей мере, выглядело одиозно. К тому же в заключение пирушки надо было непременно вставить благодарственное слово. Поэтому Сашенька встала из-за стола, обратив тем самым на себя внимание честной компании.

– Спасибо всем, кто счёл возможным явится ко мне сегодня! – начала она надтреснутым голосом.

Выражаться так официозно Шурочке вовсе не нравилось, но в такой мишпухе гнилой базар сразу прикнокают, так что выбирать не приходилось. Тем более что лексика – это ярчайшее зеркало человеческого сознания и развития. А Сашеньке очень хотелось, чтобы уважаемые гости поняли её, поэтому, постаравшись увильнуть от надтреснутости, она продолжила: Можно сказать, я – the near future sooner than you think, то есть ваше недалёкое будущее, а оно ближе, чем может показаться. Я знаю законы этого мира, знаю определённую общественную установку для определённой кучки сапиенсов, которые зачастую считают себя вправе навязывать свои установленные правила, скажем, каким-то проклятым аборигенам. При этом не берётся во внимание культура этих аборигенов, уклад ихнего личного общества, их развитие и мышление. Так что ваши законные очень правильные зарисовки – это всё несусветная «маниловщина».

К примеру, веками у каких-нибудь каннибалов принято было скушать сердце побеждённого врага, чтобы слить две разрозненные до сих пор силы в одну, чтобы не позволить погибнуть силе побеждённого, а подарить ей дальнейшее развитие, пусть даже в чужом теле. И тут являетесь вы, самовлюблённые и цивилизованные, чтобы поахать, поохать и насильственно отучить каннибала от поедания сердца побеждённого противника, типа «не можешь – поможем, не умеешь – научим, не хочешь – заставим».

Самое интересное, что этот людоед, будучи побеждён, очень был бы благодарен победителю за своё съеденное сердце, потому как тот дарует душе его дальнейшую жизнь. А это выше всяческих побед, умозаключений и цивилизованных всплесков ручонками с всенепременнейшими утробными «ахами».