Вернись.

Слово, которое было мольбой, обращенной к Тренту.

Вернись.

Слово, которое было просьбой о невозможном.

– Вернись.

Сегодня я шепчу его солнцу, садящемуся за океан, и волнам, уносящим моменты, которые мы пережили сегодня вместе. И Колтону Томасу.

Сердце представляет собой плотную ткань, трудно повреждаемую и состоящую из всякого рода волокон. Волокна сердца сильно отличаются от всех других по своей плотности, жесткости, значительной мощности и сопротивляемости повреждениям. В самом деле, ни один орган не выполняет столь продолжительной и энергичной работы, как сердце.

Гален «О назначении частей человеческого тела»

Глава 13

Машина Райан – это первое, что я вижу на подъезде к дому. На мгновение я пугаюсь – вдруг с папой опять что-то стряслось, – но потом он появляется из-за угла с садовым шлангом в руках, и я, испытывая облегчение пополам с замешательством, выхожу из машины.

– А вот и моя девочка, – говорит папа, скатывая шланг и оглядывая меня, пока я иду к крыльцу. – Вся сияет… или же прилично обгорела на солнце.

Я смотрю на свои ярко-красные руки.

– Забыла о времени. А что…

– Хорошо отдохнула на пляже?

Из-за полуправды в оставленной мной записке в груди начинает тесниться чувство вины, и я пытаюсь не усугублять его.

– Ага! – Мой голос взвивается неестественно высоко, но папа вроде не замечает.

– Здорово. – Улыбнувшись, он протягивает ко мне руки. – Приятно видеть, что ты погуляла и хорошо провела время. – Папа обнимает меня и целует в макушку, а потом переводит взгляд на мою губу. – Ты уладила дела с хозяином той машины?

Я разглядываю свои припорошенные песком ноги.

– Да. Он был очень мил. Сказал, что никакого ущерба я не причинила и что в страховую или куда-то еще можно не звонить. Так что все хорошо.

Папа бросает на меня подозрительный взгляд.

– А на бумаге это записано? А то, бывает, люди говорят одно, а потом раз – и вызывают тебя в суд.

Я качаю головой.

– Он не такой. Он просто один местный парень. К тому же автобус и так был помят. Короче говоря, ерунда.

Папа, даже не потрудившись спрятать улыбку, приподнимает брови.

– Один местный парень? Хм. Симпатичный?

– Нет, – отвечаю немедленно. – Ничего такого.

– О. Значит, страшненький?

Я стукаю его по плечу.

– Нет. Он не… Так, а что здесь делает Райан? Она, вроде, должна сейчас сидеть в самолете и лететь в Европу.

– Ладно. Все с тобой ясно. Не хочешь говорить об одном симпатичном парне – не надо. – Папа подмигивает мне. – Что касается твоей сестры, то я понятия не имею, что у нее случилось. Она только приехала. И пока особо ничего не рассказывала.

– Они расстались.

Он кивает.

– Я тоже так думаю.

– Долгое нас ждет лето, – говорю я, поглядывая на дом.

– Да, похоже на то.

Нас с папой поймут те, кто знает мою сестру по-настоящему. Но большинство видит в ней только то, что она сама хочет им показать. Райан из тех девушек, на которых все оборачиваются, стоит им зайти в комнату, и преподносит себя именно так – словно все обязаны на нее смотреть. В хорошем настроении она – душа компании. Человек, который заражает всех вокруг своей бодростью и оптимизмом. Ну а в плохом, как, по-видимому, сейчас – если она отказалась от поездки в Европу, которую планировала и на которую копила деньги два года, из-за разрыва с парнем, – все, туши свет. Я наблюдала такое лично много-много раз.

Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи.

– Спасибо за предупреждение.

Папа смеется.

– Иди, поздоровайся с ней. Она будет рада тебя увидеть. – Я тянусь к дверной ручке, а он делает озорное лицо. – Только молчок насчет сережки в носу… и насчет волос – тоже.

– Что-о?

– Увидишь.

– Боже, Райан! Твои волосы…

Моя сестра прекращает нарезать зелень и поднимает руку с ножом вверх.

– Ни слова, – обрывает меня она.

Я стою, разинув рот: ее волосы, которые раньше ниспадали до середины спины, превратились в короткий асимметричный боб с выстриженным затылком и длинной прядью, свисающей с одной стороны до самого подбородка. Ничего не скажешь, смотрится радикально. Особенно в сочетании с крошечным сверкающим гвоздиком в правой ноздре.

Она пытается сохранить на лице серьезность, но в конце концов не выдерживает и расплывается в широченной сияющей улыбке, той самой, что может заставить кого угодно сделать для нее все.

– Да шучу я, шучу! – Отложив нож, она потирает затылок, словно еще не привыкла к своей новой прическе. – Тебе нравится?

– Нравится, – бормочу я, безуспешно пытаясь соответствовать ее энтузиазму. Стою и пялюсь на нее, и ничего не могу с собой поделать. – Просто… непривычно немного, – говорю, – но тебе очень идет.