— Мы найдем общий язык, — гауптштурмфюрер уже начал понемному привыкать к тому, что фон Панвиц употребляет его фамилию через каждые три молвленных им слова.

— У него склонность к диверсиям, Скорцени, — все тем же ровным учительским голосом продолжал генерал, словно и не слышал согласия гауптштурмфюрера. — Что, согласитесь, весьма странно для фронтового генерал-лейтенанта. По крайней мере в моем понимании, Скорцени.

— Склонность есть склонность. Я знаю немало людей, для которых диверсии стали профессией.

Генерал умолк. Скорцени показалось, что он слышит, как неуклюже, со ржавым скрипом, ворочаются шестерни его мозгов, перемалывающие попавшуюся им информацию.

— Забыл, с кем говорю, — с брустверной непосредственностью выпалил фон Панвиц, и шестерни со скрежетом остановились. — Что же касается Шкуро… Сказывается влияние партизанской войны. Воевавшие в тылу врага — люди с особой психикой Скорцени. Впрочем, диверсанту это вовсе не трудно понять.

— Я жду генерала Шкуро.

— Понимаю вашу занятость, Скорцени. Но в последнее время мне приходится иметь дело со многими русскими генералами и офицерами. Мой долг каким-то образом помогать им налаживать контакты с официальными лицами рейха, Скорцени.

— Весьма благородно.

— Ваше время, гауптштурмфюрер?

— Завтра, в пятнадцать ноль-ноль.

— Думаю, что вам не мешало бы поближе познакомиться с этим человеком, Скорцени. Ваше ведомство могло бы пополниться испытанными воинами из числа русских казаков. По твердости своих взглядов и убеждений, не говоря уж об отношении к коммунистам, эти люди не уступают нам с вами, Скорцени.

— Мне приходилось иметь дело с русскими, господин генерал, — не совсем корректно напомнил ему гауптштурмфюрер. — Надеюсь, господину Шкуро объяснят, как разыскать меня. О пропуске позаботится мой адъютант Родль.

— Господин генерал знает, что доблестные русские казаки стремятся поскорее вернуться в родные места, чтобы увидеть их свободными, господин генерал знает…

Иногда Семенову казалось; что генерал Томинага — слишком рослый для японца и почти европейского телосложения — вообще ничего не произносит. Просто не успевает что-либо произнести. Думает, говорит и даже кивает за него — тщедушный, мальчишеского росточка переводчик. Страдальчески худой и мизерно-хрупкий, он обеими рука-ми поддерживал очки и все говорил и кланялся, тараторил, кланялся и снова тараторил, словно побаивался, что разговор кончится раньше, чем сумеет вытараторить весь запас русских слов. А знал их немало. И говорил, нужно отдать ему должное, вполне сносно.

Атаману Семенову тоже не оставалось ничего иного, как почти после каждой фразы вежливо склонять голову.

— Господин Томинага понимает, как важно для казаков иметь свою армию, господин Томинага понимает…

— Надеюсь, господин генерал знает и то, что мы готовы добывать свою свободу оружием и выступить хоть сегодня. Вместе с Квантунской армией, — добавил атаман с некоторым опозданием, когда переводчик уже начал переводить его фразу.

Как ни странно, перевод на японский у него почему-то шел слишком медленно. Переводчик так старательно подбирал слова, будто чужим для него является как раз японский.

— Господин генерал говорит, что он уже знает о «Российских военных отрядах» армии Маньчжоу-Го, состоящих из подразделений пехоты, кавалерии и отдельных казачьих частей, господин генерал говорит… — Привычка завершать каждую фразу повторением слов, которыми она начиналась, почему-то особенно раздражала Семенова. Хоть каждый раз переводчик произносил ее очень мило, чуть разрывая тонкую кожицу губ на желтоватом оскале длинных и крепких, словно березовые кругляшки в деревенской ограде, зубов. — Но большинство казаков подчиняется разным командующим, большинство казаков… А иногда вообще никому не подчиняется. Было бы хорошо, если бы господин генерал-лейтенант Семьйоньйов — фамилия атамана так до конца и не далась переводчику, и наверное, только потому не далась, что старался произносить ее особенно тщательно, — собрал все казачьи отряды под одним командованием, было бы хорошо.

— Мы, то есть я, а также генералы Бакшеев и Власьевский, — кивком головы представлял Семенов сидевших по обе стороны от него командиров, — уже работаем над этим. Предполагается свести казачьи отряды в пять полков, два артиллерийских дивизиона и одну отдельную комендантскую сотню, объединив их под командованием генерала Бакшеева в Захинганский казачий корпус.

— Да, Захинганский корпус? — с радостной, почти детской, улыбкой уточнил переводчик. — Генерал Бакшеев? Захинганский?

В этот раз он переводил генералу столь долго и старая тельно, будто разъяснял тайную мудрость императорского послания. А когда невозмутимый доселе генерал что-то коротко, грозно — и в то же время почти не открывая рта — прокричал в ответ своим, на удивление высоким, пищащим голосом, переводчик снял очки, вежливо поклонился, снова водрузил их на нос и, вцепившись в оправу костлявыми ручками, проговорил:

— И это очень правильно. Господин генерал именно так и настроен был приказать. А подчиняться корпус будет главе военной миссии в Тайларе господину подполковнику Таки, подчиняться… — показал он на дремавшего рядом с начальником разведотдела штаба Квантунской армии полковником Исимурой полнолицего чиновника в штатском.

— Простите? — приподнялся Семенов, упираясь в стол побагровевшими кулаками. — Я сказал, что корпус будет подчиняться присутствующему здесь генералу Бакшееву. Лучшему из моих генералов.