Она храбро ступила к ротмистру и приложила к его груди неношенный, пахнущий нафталином, офицерский френч.

— Оденьте же.

— Зачем?

— Оденьте, оденьте. Хотя бы набросьте.

— Чей это? Что за причуды? Вы понимаете, что за само хранение офицерского мундира?..

— Бросьте, князь. Нам лучше знать, что бывает, когда большевики обнаруживают в доме такое добро. Я ведь не об этом. Умоляю: оденьте. Я купила их уже здесь. У одного бывшего унтер-офицера, ведавшего когда-то имуществом какого-то семеновского полка.

Она вложила в руки ротмистра мундир и скрылась за портьерой. Почти с минуту князь стоял посреди комнаты, не зная, как поступить. Но в конце концов решил, что предстать перед прекрасной казачкой, сестрой белого офицера, не выполнив ее просьбы, пусть даже сумасбродной, будет неловко. Да и самому хотелось хоть на несколько минут избавиться от ненавистного красноармейского хламидия.

Когда Алина вновь появилась в комнате, Курбатов уже был в мундире белого офицера с погонами поручика. Казачка остановилась в шаге от него и обвела восхищенным взглядом.

— Вы прекрасны, господин офицер, — тихо, почти шепотом, произнесла она по-французски. — Вы великолепны, мой поручик.

Только сейчас Курбатов по-настоящему осознал, насколько красива эта девушка. Спадающие на грудь, слегка вьющиеся золотистые волосы; белая, с розоватым на украшенных ямочками щеках, кожа открытого славянского лица, на котором контрастно выделялись почти классической формы римский нос и слегка выдвинутый вперед, не то чтобы упрямый, скорее вздорный, подбородок; голубые с лазурной поволокой глаза, словно бы озаряемые каким-то внутренним сиянием…

Бедрастая и полногрудая, кому-то она, возможно, показалась бы пышноватой. Но только не Курбатову, привыкшему к естественной завершенности форм даурских девушек, доставшейся им от украинско-кубанских прабабушек-казачек, в среде которых салонная худоба горожанок всегда была проявлением женской уродливости.

— Вы неподражаемо великолепны, мой офицер, — с волнением подтвердила младший лейтенант медицинской службы, слишком храбро для такой ситуации положив руки на плечи ротмистра.

— Но ведь вы же видите меня впервые. И вдруг этот, словно на меня сшитый, мундир. Как он оказался у вас? Я не совсем понимаю…

Куда проще было бы сразу же взять ее на руки и уложить в постель. На такое Курбатов не решился, но прежде, чем Алина успела ответить, все же не сдержался и, прижав ее к себе, нежно, почти по-детски, поцеловал в губы. Страстно закрыв глаза, девушка ответила ему «поцелуем девичьей скромности».

— Не пугайтесь, князь, я не сумасшедшая, — тихо, доверчиво проговорила она. — Просто у каждого своя мечта. У нас в роду все мужчины были офицерами. Решительно все — по отцовской и материнской линиям. За кордон я ушла с отцом, полковником. Вслед за прапорщиком, в которого, уж простите, ротмистр, была страстно влюблена. Чуть ли не с пеленок. Но он погиб.

— Обычная житейская история.

— Но теперь-то я знаю, что на самом деле я ждала вас.

Курбатов взял ее на руки и несколько минут стоял, уткнувшись лицом в грудь.

— Мой офицер. Мой князь… — нежно шептала Алина, обхватив руками его голову. — Это были вы, ротмистр. Я ждала вас. Даже когда встречалась с юнкером, на самом деле встречалась с вами.

— Князь!.. — ворвался в комнату отставной хорунжий. — К усадьбе приближается патруль красных. Из наших, вроде из гарнизона.

— Сколько их? — спокойно спросил Курбатов, все еще не опуская девушку на пол.

— Как водится: трое. Они теперь по всей округе шастают, диверсантов ищут. Тут у нас роту недавно расквартировали.

— Пусть считают, что нашли.

— Но-но, князь. Не вздумай палить. Открой окно, вон то, и затаись. Даст бог, все обойдется. Уйдут, дак хоть в бане отмоешься.

Уже затаившись в кустарнике недалеко от дома, Курбатов слышал, как старший патруля спросил:

— Эй, беляк-хорунжий, твои здесь поблизости не проходили?!

— Теперь здесь поблизости и волки не ходят, — громко, чтобы мог слышать и ротмистр, ответил тот.

— Смотри, обнаружатся — сразу нам стучи. Не то на одной ветке вешать будем.

— Это уж как водится. Мы с вашими, считай, так же поступали.

— Во беляк-хорунжий! — удивился старшой. — Совсем страх потерял! Будто не мы их, а они нас побили. — Однако говорил он это незло, скорее добродушно, что очень удивило Курбатова.

«Похоже, что и на эту землю когда-нибудь снизойдет великое примирение», — подумалось ему.