— Что-то в этом роде.

— Да, rayптштурмфюрер, это правда. Одни воспринимают сей факт с улыбкой, другие с недоумением…

— Но мы-то с вами видим нечто пророческое, разве не так? — прервал его Скорцени. — В этом действительно есть что-то провидческое. Прибывший в древнюю столицу России прибалтийский немец Розенберг разрабатывает для русских проект грандиозного крематория, который только из-за традиционной русской безалаберности не был ими использован. Хотя по времени и политической ситуации оказался весьма и весьма кстати.

— Если говорить честно, я лишь потом, спустя годы, начал осозновать, что в то время моей рукой водило само провидение. Проект крематория [72] действительно был задуман с размахом и действительно приходился ко времени. Хотя, предавшись своим трудам, я был крайне плохо осведомлен о том, что на самом деле происходило тогда в Москве и вообще в России.

— В любом случае рад был познакомиться с вами, господин Розенберг. Тем более что я, простой солдат СС, представляю для вас значительно меньший интерес, чем вы для меня.

— Вы же сами только что говорили о моих провидческих склонностях: и проект крематория накануне революции, и дружба с никому не известным ефрейтором Шикльгрубером…

Розенберг умолк, и Скорцени вопросительно взглянул на него, ожидая, какие же выводы последуют из этого, довольно неприятного для него намека, и столь же неприятных параллелей.

— Как я должен воспринимать ваши слова, господин Розенберг? — довольно резко спросил он, решив, что пауза и так слишком затянулась.

— Кто знает, вдруг я говорю сейчас с королем Франконии.

— Это вы обо мне?

— Королем, императором, фюрером… Суть не в термине, а в самой сути. Более подходящей кандидатуры среди присутствующих, — обвел он взглядом высокое собрание, — я пока не вижу; Да ивы, ваше величество, очевидно, тоже.

Розенберг произнес эти слова с такой официальной миной на лице, что Скорцени понадобилось бы не менее минуты, чтобы прийти в себя и более-менее достойно, а главное, уместно отреагировать на них.

Спасло его неожиданное появление в конце зала адъютанта фюрера.

— Гауптштурмфюрер Скорцени, — почти торжественно провозгласил он.

— Слушаю.

— Фюрер просит вас зайти к нему.

В зале воцарилось гробовое молчание. Все застыли в тех позах, в которых их застало это сообщение. Тем не менее каждый из высших чинов СС изыскал возможность взглянуть на того единственного, кого желал видеть сейчас фюрер великой Германии.

— Так что подумайте над моим невинным пророчеством, — вполголоса проговорил Розенберг, сжимая локоть Скорцени, — ваше величество король Франконии. — И, разжав пальцы, довольно бесцеремонно подтолкнул гауптштурмфюрера к адъютанту Гитлера.

Затаив дыхание, все прислушивались, как в вековые камни, которыми был устлан древний замок, величественно впечатывались кованые каблуки несостоявшегося императора.

Адъютант провел Скорцени через две небольшие комнатки и впустил в узкий продолговатый зал, сразу же закрыв за ним большую массивную дверь.

Шум пиршества посвященных сюда не долетал. В зале царил таинственный полумрак. Вначале гауптштурмфюреру показалось, что единственным освещением его является тусклое пламя камина. Лишь чуть позже он заметил небольшой вмонтированный в колонну светильник.

— Хайль, мой фюрер, — негромко пророкотал своим беспардонным басом Скорцени, увидев, что в кресле, спиной к нему, сидит какой-то человек, узнать которого, не будь он вызванным к фюреру, не смог бы.

Фюрер не ответил. Он сидел, нагнувшись к огню, и Скорцени мог видеть только часть едва освещаемого профиля.

Личный адъютант фюрера обергруппенфюрер Шауб тронул Скорцени за рукав, а когда тот взглянул на него, резким движением подбородка подсказал: «Подойдите поближе».

— Вы свободны, Шауб, — в ту же минуту молвил Гитлер, не отрывая взгляда от огня. — Подойдите, Скорцени. Нам есть о чем поговорить.

Громыхание сапог гауптштурмфюрера потонуло в зыбкой мякоти толстого ковра. Он остановился справа от камина, чтобы фюрер, когда тот пожелает, мог видеть его.

— Вас никогда не завораживал огонь, гауптштурмфюрер?

— Пламя камина… В этом что-то есть, — ответил Скорцени, даже не взглянув на поленья.

Он наслышан о том, что фюрер часто бывает подвержен приступам ностальгической сентиментальности. Скорцени это не нравилось. Вождь германской нации должен представать перед миром твердым и непоколебимым, каковым и представали истинные вожди древних германцев.