После ужина все вышли на воздух, сели на завалинку и долго смотрели туда, где грохотал бой.

Яков Иванович приехал под утро. Чтобы не поднимать с постели жену, он ножиком приподнял крючок входной двери и неслышно вошел в избу. Нина Николаевна ахнула, когда он обнял ее и поцеловал.

— Яша, милый, здравствуй. — Она крепко обвила его шею и тут же предупредила: — Тихо, со мной Юра.

Яков Иванович бережно взял Юру, перенес его на топчан и тепло укрыл. После тут ясе на лавке разделся и так же безмолвно бухнулся в теплую постель к жене...

Спали долго. Услышав, как к дому подошла машина, Юра приподнял маскировку. В окно ворвался яркий луч солнца.

— Сони, вставайте! — тормошил Юра мать и отца... — На дворе день. Польщиков уже приехал, а вы все дрыхнете. Не стыдно?

— Стыдно, сынок, стыдно, — приподнялся отец. — Выйди и скажи Польщикову, пусть привезет завтрак. Если хочешь, то поезжай с ним. А мы — встаем.

Юра от радости аж подскочил и уехал с Польщиковым.

Завтракали только своей семьей. Юра торопливо глотал кашу, захлебывал чаем, так как за окном гудела его «гвардия» — деревенские ребята. Среди них он был «генералом». Сегодня они наметили строить переправу. Хорошо, что этого не знала мать, а то, наверняка, поломала бы эту затею.

— Юра, ешь нормально. — Нина Николаевна отодвинула чашку чая от него подальше. — Твоя братия никуда не денется.

Есть нормально для Юры было мучением. Но чтобы не обидеть мать, он стал есть потише. Даже вышел из-за стола с ее разрешения и сказал «спасибо». Зато, как только оказался за дверью, с сеней вылетел пулей и со своей ватагой помчался к реке.

— Яша, — обратилась к мужу Нина Николаевна, — как хочется повидать Веру. Будь добр, вызови ее, и пусть она денек-два побудет с нами.

Яков Иванович был готов к этому вопросу.

— Веру? Можно. Только не знаю, как она доберется. Ведь это очень далеко. — Но, увидев набежавшую печаль на лицо жены, поторопился ее успокоить: — Сегодня же пошлю телеграмму.

Мимо окна промчался «газик», и вскоре в избу влетел Юра.

— Мама, папа, здесь Ирина Сергеевна. Она там, у Дуси.

— Ирина Сергеевна, — обрадовалась Железнова и, накинув платок на плечи, двинулась было к двери. Яков Иванович ее остановил:

— Иди, сынок, занимайся своим делом. — А жене сказал: — Подожди, присядь. Мне надо тебе кое-что сказать. Ты, пожалуйста, не говори, что с тобой приехала жена Карпова.

— Почему? — удивилась Нина Николаевна.

— Видишь ли, Ирина Сергеевна подружилась с Карповым, и у них, как я понимаю, больше чем дружеские связи.

— Да будет тебе. Этого не может быть. Я Ирину Сергеевну прекрасно знаю, она на это не решится.

— В таком положении, в каком очутилась она, даже твердокаменная на все решится.

— Да, но а как же Галина Степановна?

Яков Иванович задумался, потом на вопрос жены ответил:

— Наверное, разведется.

— Разведется? — такое Железнова никак не могла допустить. — Так просто, ни с того ни с сего?

— Нет, дорогая, не так просто, а почти два года войны, два года ужасов и страданий. Представь себе женщину, женщину-жену и мать, которая в жарком аду боя вдруг узнает, что погиб муж и погибли дети. Отчаяние? Страшное и беспредельное. А она ведь человек, со всеми присущими ей страданиями. И вот в дни отчаянных страданий и он — ей, и она — ему — помогли. Вот это-то, Нина, и сблизило их.

— Значит, так и все, в том числе и ты? Ведь ты тоже почти до зимы не знал, что с нами? Следовательно, всем вам надо прощать?

— Да, в случае с Карповым надо прощать.

— А вот я тебе не простила бы. Не прощаю и Ирине Сергеевне. Я хорошо знаю Галину, и мне ее жаль. Она прекрасная женщина и жена. Если бы ты видел, как она за эти полтора года преобразилась. Из «цырлик-манирлик» — маменькиной дочки — превратилась в прекрасную работницу-ударницу, ты сам был бы за нее и за ее семейное счастье. А какая она верная жена, и если бы ты только это знал, то у тебя не повернулся бы язык пожелать ей такого несчастья. Ведь там у нас легко можно было бы свихнуться и поддаться. Но она ждала своего Петю и только о нем мечтала. Да я первая встану за нее.

— Я не буду тебя разубеждать. Видимо, каждый из нас по-своему прав. Но одного прошу — сейчас Ирине Сергеевне об этом ничего не говорить. Это ее потрясет. А у нее и без того большое горе — сын Ваня слепой.

— Что ты говоришь? Слепой?

— Еще в Бресте фашисты его ослепили. Сейчас он лежит на обследовании в госпитале. И она полна надежды, что он будет видеть. Так что давай не будем расстраивать ее душу и об этом помолчим. — Пусть все это идет само собой.

— Легко сказать. А если я не могу ей врать, да еще в таком горе?