Снова завтракали в тени куста. Я смотрел на просвеченную солнцем паутину, всю в капельках росы. В середине ее сидел паук крестовик. И мне совершенно случайно вспомнилась птичница Агашка-монашка, что показывал мне Щепов вчера в Пескове, называя деревенских жителей, проходивших изредка мимо окон. Я спросил:

— А что это у вас Агашку монашкой зовут? В самом деле монашкой была, что ли?

— Полно, — сказал Щепов. — Какие у нас монашки! У нас и в бога-то даже старые старухи на десять процентов верят. Праздники некоторые, скажем, отмечают. А ты спроси: чего тот праздник обозначает? Никто ни шиша не знает. Знают, что солод есть, надо пива наварить да гостей собрать, потому как сам в гостях бывал. А молодежи тоже хорошо: матки не забранят, коли до рассвету домой не явишься. Вот и вся религия.

— Так почему же Агашку-то зовут так?

— Одна живет. С детьми, конечно. Один жилой дом в Зяблухах остался. Работает у нас на птичнике. Наш председатель маленький птичник сохранил. Для внутренних, говорит, нужд — для детсада, столовой. Она и работает. Ничего работает, а живет в Зяблухах.

— Чего ж это?

— А принцип такой подошел. Уважают ее принцип, а то бы давно радио и свет к ей обрезали. Переезжай к людям! А у нее вроде заклятия такого, заговора, что ли.

— Какой же это принцип? — заинтересовался я.

— Да чтобы мужик к ей возвертался. Трое ребят у нее. Один уж в городу, другой в колхозе работает, на тракторе, да девчонка пяти годов есть. Все от одного мужика, от мужа, от Егора, стало быть. А Егор все пропадает. В финскую пропал без вести. Она крепко ждала. Объявился ведь, паразит. И с наградами. В Отечественную опять нет его. Даже похоронка пришла. Она ни в какую не верит. Из Зяблух народ съезжает — она живет. Прилетит, слышь, на родимое гнездо. Что ты скажешь, хошь — верь, хошь — нет, — прилетел. Орден Славы имеет. Вот ведь она, Агашка-то. Выждала. Сейчас опять ждет.

— А сейчас-то где?

— На стройке, должен приехать. И она без него никуда — ждет себе да ждет. Вера у ей такая. Давай потяпаем еще, потом пойдем, дак я тебя через Зяблухи проведу, еённый дом укажу.

Чистая часть поляны уже вся покрылась покосивами, валками травы. Мы врубались в таволгу, окашивали малину, сбивали высоченный иван-чай. Анатолий Федосеевич размахался по просеке, уходя все дальше и дальше в лес. Только голубая линялая его рубаха, выпущенная на брюки, мелькала среди стволов. Часам к двенадцати с поляной было кончено.

— Ловко, ай, ловко! — по-детски радовался Щепов, когда мы шагали к дому. — За компанию-то, знаешь… Мне бы одному ровно неделю тюкать. Завтра на другой мой участок пойдем, у речки. Ну-ка, давай завернем в Зяблухи.

В Зяблухах сохранились развалины старых дворов и сараев. Дома были увезены. Что-то здесь напоминало старое пожарище. Наливались мелкие яблочки в брошенных садах. По улице шли два ряда мощных лип. Липа нынче цвела рано, и ее ни с чем не сравнимый аромат заполнял всю округу.

— Медонос, — констатировал Анатолий Федосеевич. — Многие здесь пчел водили. Я, между прочим, тоже ульи держал. Да бросил. Канительное дело. Потом, пчелы чистоту любят, запаху не терпят. А я то с работы потнешенек приду, то под хмелем! — Щепов засмеялся.

Агашкин дом стоял в целости, вокруг все было прибрано, словно и хозяин никуда не отлучался. Маленькая белоголовая девчушка играла в тени у крыльца. У нее тут было целое хозяйство: куклы сидели за самодельным столиком, на котором стоял игрушечный самовар. Она что-то пришептывала, приговаривала, а увидев нас, нисколько не испугалась и спокойно сказала:

— А мамы нет. Она на работе. А у нас от папы вчера письмо пришло, и мама веселая была.

Мы достали из колодца бадью, попили и умылись. Щепов дал девочке оставшийся огурец, и мы пошли дальше. Девочка поднялась на крыльцо и смотрела нам вслед.

Это вам, писателям, хорошо, — ворчливо пробормотал Щепов, — как Агашка-монашка жить. А ребенку-то каково? Сейчас, конечно, ништо. А вот зимой?

Я представил себе заметенные снегом Зяблухи, узкую тропку в снегу. «Одно название чего стоит». И одинокий Агашкин дом, и белокурую головенку у замерзшего окна. Даже неприятный холодок пробежал по телу. Сейчас же, изнемогая от жары, вспомнил свой мезонин, полки с книгами и обрадовался, предвкушая скорое и такое интересное свидание.

На следующее утро, когда мы со Щеповым собирались на новый покос, бабка Настя заворчала:

— Чего человека за собой таскает! Человек отдохнуть приехал, а он его мучает. И соседи скажут: хороши, мол, Щеповы, пригласили к себе человека — да и в работники его.

Знаю, мать, — отозвался Щепов. — Ну, я ему посылку осенью налажу. Знаю, чего им в городу надо. Грибов, ягод. Я ему соображу. А оставлять мне его неохота — помощник хорош. Да и поговорить есть с кем.