Поэтому искусный полководец, видя достоинства неприятеля, познает собственные недостатки, а видя, чего неприятелю не хватает, познает то, чем сам обладает в избытке. Он видит победу так же ясно, как солнце и луну, и достигает победы, как вода одолевает огонь.

Формой отвечать на форму – это регулярное действие, а подчинять форму посредством не– формы – это необычное действие. То, что и регулярные, и необычные действия неисчерпаемы, обусловлено различением. [509] Устанавливай различение посредством необычного действия, [510] подчиняй их посредством Пяти стихий, воюй… [511] Когда силы организованы, появляются формы, когда форма установлена, появляются имена… [512]

Подобия недостаточно для того, чтобы одержать победу, поэтому, сохраняя свое отличие от противника, применяй необычный маневр. Посему покой – это «необычное» для движения, отдых – это «необычное» для трудов, сытость – это «необычное» для голодания, порядок – это «необычное» для смуты, множество – это «необычное» для малого.

Когда нападение является регулярным действием, сдержанность предстает действием необычным. Когда же осуществляют нападение не по правилам и не встречают отпора, одерживают победу. Тот, кто всегда имеет в запасе действие не по правилам, быстрее всех добивается победы.

Когда болит один сустав, все прочие суставы не имеют силы, ибо все они – одно тело. Когда передовой отряд разбит, задние ряды оказываются бесполезными, ибо передовой отряд и задние ряды – одно войско. Поэтому в бою… [513] задние ряды не должны замещать передние, а передние не должны вторгаться в задние. Наступая или отступая, нужно двигаться по порядку.

Когда воины подчиняются приказам без наград и наказаний, значит, это приказы, которые можно выполнить. Когда командиров награждают, а рядовых наказывают, и воины не слушаются приказов, значит, это приказы, которые невозможно выполнить. Сделать так, чтобы люди без колебания шли на смерть, не ожидая никакой выгоды, – такого было бы трудно добиться самому Мэн Суню. [514] Поэтому требовать такого от своих людей – все равно что пытаться повернуть реку вспять.

А посему в боевых условиях победителей следует поощрять, а тех, кто потерпел поражение, заменять другими. Утомленным нужно дать отдых, а голодных накормить. Тогда люди будут видеть только противника и не будут думать о смерти; они будут ступать по лезвию меча без дрожи в ногах.

Если дают волю водному потоку, он может переворачивать камни и разбивать лодки. Если же дать волю людям, они ринутся исполнять приказы, словно бушующий поток.

Жизненная философия китайцев по сути своей стратагемна: она стремится превратить жизнь человека в стратегию, причем не просто стратегию достижения той или иной цели, а стратегию, так сказать, абсолютную и всеобщую, применимую решительно во всех жизненных ситуациях. Речь идет об использовании всего потенциала наличных сил и обстоятельств. Мудрость этой стратегии основывается на парадоксальной, но, по сути, очень простой истине о том, что полнота присутствия, предел явленности остается недоступным для любой частной точки зрения и, следовательно, до тех пор, пока мы имеем свой взгляд на вещи, для нас будет существовать различие между внешним и внутренним. Поэтому главный символ сознания в китайской традиции – чистое зеркало, которое выявляет все сущее, «дает быть» всему, но само отсутствует в мире, не имеет своей идеи или формы. Живущий чистым динамизмом Великого Пути «убирает в себя», или, что то же самое, охватывает собой, все внешнее и пребывает в сокровенной, темной (сюань, мин), истинно символической глубине опыта. «В лучах Дао» все явленное ничего не выражает и не обозначает; это только экран, на котором пляшут прозрачные тени, радужные отблески истины. Но мудрому ведом бесконечно действенный покой, двигающий этот вселенский танец вещей. Он знает свое незнание…

Практические следствия подобного взгляда на жизнь увидеть нетрудно. Мудрый отстраняется от мира, не отрицая его и не считая его иллюзией; он, по словам даосских учителей, «хоронит себя среди людей». Все внешнее для него – чужое, постороннее. Но он и не ищет другого мира, а продолжает жить и действовать в этой обыденной действительности. Он даже не имеет точки опоры, чтобы перевернуть мир. Он воздействует изнутри, то есть напрямую, и о его действии можно узнать только по его плодам. Имманентность природы для него – последняя истина. «Четыре ноги и хвост у буйвола – вот что такое небесное».

Мир, выявленный жестом самоотстранения мудреца, блестит и переливается всеми красками жизни, существует сам по себе, но течение событий в нем непостижимым образом откликается бесстрастной воле того, кто прозрел внутреннее совершенство всех вещей. Китайская концепция стратегии предлагает хотя и своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи, который годится для всех ситуаций; взгляд безупречно трезвый и разумный и, тем не менее, отнюдь не чуждый… по-детски веселому отношению к миру. Если подыскивать понятие, способное определить сущность отмеченного выше символического, неопознаваемого в своей универсальности действия, «действия без действия», то следовало бы остановиться на понятии игры. Примечательно, что в древнекитайском языке (например, у Конфуция) слово игра (ю) обозначало всякое занятие или искусство. У даосов игра есть органическое свойство мудрости, непременное условие переживания мудрым «небесной радости». Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры, как хорошо знают театральные актеры, свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более способен погрузиться в глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей и, следовательно, свободным быть кем угодно! Игра – источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой реальной жизни. Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе.

Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности.

Во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а, напротив, как школа упокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования.

Это означает, во-вторых, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы сравнивали жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы.