А останавливаться было нельзя! Макаров приказал Матусевичу перейти с «Ретвизана» на «Орел», дабы возглавить спасательные работы и возвращение поврежденного броненосца в базу. Прикрыть его было поручено Рейценштейну. В итоге всей этой катавасии, его крейсера не только не удалось выслать вперед к Чухнину и Рудневу, они и пятерку броненосцев Макарова догнали всего-то час назад, когда впереди уже гремело сражение. С началом которого Степана Осиповича немилосердно выводила из себя недостаточная информация от Чухнина, а позже от Руднева: он не мог однозначно представить картину происходящего. После депеши о смертельном ранении Григория Павловича, вместе с болью утраты пришло понимание, что даже получасовое опоздание его отряда может стоить флоту победы и серьезных потерь в корабельном составе. И дернул же Руднева нечистый сразу с крейсерами на Того наскакивать! Ведь предупреждал же. Просил ведь… И правда, мальчишка!

Потом начались сомнения в верности штурманской прокладки, из-за чего можно было и вовсе «опоздать на всю жизнь»… Но тут хоть, кажется, все начинает вставать на свои места. Макаров в сопровождении Васильева вышел на правое крыло мостика, где к ним присоединились контр-адмирал Молас и старший офицер флагманского броненосца Семенов.

«Ну, чему быть, того не миновать… — подумал Степан Осипович, когда ветер донес до ушей отдаленные громовые раскаты, — Да, это главные калибры. Бьются. И бются жестоко… И машинное дергать сейчас бесполезно. Все делают что могут. Выше головы не прыгнешь. И так узлов 16 с небольшим идем. Дай Бог такой ход еще минут тридцать-сорок поддержать. Из „бородинцев“ никто явно не отстает, и то славно».

— Команда пообедала? Прекрасно. Итак, господа адмиралы и офицеры… Боевая тревога! Все по местам. Боевой ордер № 4 согласно инструкции. Строим «фронт». Справа «Суворов» и «Александр», слева «Ретвизан» и «Цесаревич». По обнаружении Того — спускаемся на него, не меняя строя. Там чьи-то мачты, так? Ясно, что пока не разобрать. Поднять стеньговые! Что докладывают Рейценштейн и Ферзен?

— Ферзен передал координаты и курс японского головного броненосца, перед ним два трехтрубных броненосных крейсера. После чего японцы передачу забили. Рейценштейна и Рейна потом забили сразу, так что от них ничего не разобрали.

— Так, ясно… Примите румб правее, выйдем Того прямо в лоб, кратчайшим путем. У него сейчас все в одном кулаке, на флажной сигнализации. Так что теперь он телеграммы будет глушить. А, скорее всего, разглядел Рейценштейна, и уже ждет нас, потому и пакастит как может. Но нам и того, что передал «Изумруд» пока хватит. Отстреляйте сегментные. Всем кораблям — заряжать бронебойными, кроме наших пристрелочных! И еще раз напоминаю, когда сойдемся, сначала бить супостата в корпус, водичку ему пустить, чтобы не ушел.

Хотя, думаю я, он уже не так быстр как у Элиотов. Как-никак, а на контркурсе мы стреляем не хуже. Думаю, что наши ему все-таки наподдали изрядно. Да что там говорить! Молодцы: ведь двоих-то уже точно потопили. У нас только «Кореец» погиб… Царствие небесное… И Григорию Павловичу… Что Руднев?

— Все забито наглухо, Степан Осипович, даже позывных передать не успел. Разобрать тоже ничего не смогли.

— Понятно. Подойдем — увидим… Григорович, судя по его предыдущему докладу, сейчас нам вряд ли поможет. Зря мы его транспорта встречать отправили. Когда Того драпать начнет, то мимо него, восточнее пробежит. А нам, ох как нужно постараться никого не упустить!

Так что биться нам предстоит, господа офицеры, себя не жалея. От Небогатова рожки да ножки остались — два корабля и те покалеченные, У Руднева тоже два, хоть и в порядке. Были, когда докладывал. «Россию» и «Рюрика», боюсь, можно уже в актив не записывать, даст Бог, ошибаюсь… Поднимите сигнал по отряду: «За Царя и Отечество! С нами Господь!» И, как только сигнал отрепетуют, свистать всех наверх, я хочу обратиться к команде.

Минут через пять, когда на юте строй моряков еще суетливо подравнивался, голос адмирала усиленный рупором, перекрыл все остальные звуки.

— Вольно…

Макаров, поставив рупор у ног, с крыши кормовой двенадцатидюймовой башни всматривался в лица своих офицеров и матросов. Глаза адмирала из-под козырька надвинутой до бровей фуражки смотрели сурово и спокойно. Порывистый ветер трепал полы его пальто и бороду… Говорят, что именно этот момент и отобразил потом наш знаменитый скульптор в бронзе монумента, который был воздвигнут после Великой войны в Кронштадте…

— Братцы матросы, господа офицеры! Товарищи мои, Чудо-Богатыри русские! Вы все слышите этот гром, — рука адмирала вскинулась в указующем жесте, — Там наши братья бьются с врагом. Мы идем к ним на помощь, чтобы вместе истребить супостата. Раз и навсегда! Будьте же смелыми и стойкими, не посрамите чести матушки России, помните завет наших великих предков: «Сам погибай, но товарища выручай!»

Но сегодня погибель будет супостату! Японцы подло напали на нас, за что и будут нами биты. Жестоко и беспощадно. Ибо все, кто с мечем к нам придут, те от меча и погибнут! Вперед! За Веру, Царя и Отечество! С нами Бог, Чудо-Богатыри! УРА!!!

Тугой от ветра воздух, казалось, лопнул от рева сотен глоток. Громовое многократное русское УРА! прокатывающееся над морем с юта флагмана было подхвачено на четырех остальных броненосцах, восьми сопровождающих их истребителях-«невках» и «Буракове».