А то и вовсе оставайся у нас,

здесь уют, тишина,

земляника, ландыши, белена.

Оставайся, ты нравишься нам.

Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.

И к тому же, мне рано — малолеток нигде не любят.

Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,

глянь на Оленьку: восемь лет — а уже в клубе.

Я смотрю на Оленьку,

та улыбается мне сквозь ретушь.

Я говорю: «Нет уж!»

И бегу, отбиваясь

от назойливых рук листвы,

к живым.

июль 2009

«Бывает, просыпаешься поутру...»

Бывает, просыпаешься поутру:

пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.

Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?

Не всё ли равно?

Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.

Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.

У меня в плеере полно мертвецов:

их музыка, их голоса.

Это не страшно, выдохни, оглянись.

Даже забавно, эдакая игра:

мёртвые говорят из книжных страниц,

из старых телепрограмм.

Мёртвые в каждом доме, в любой толпе,

На улицах, в пожелтевших газетах.

Я, например, не знаю, где я теперь,

Когда ты читаешь это.

апрель 2010

«Много курю опять, это в сентябре-то...»

Много курю опять, это в сентябре-то,

внутренне сжавшись, пью свои двести грамм.

Врач прописал мне водку.

И сигареты.

И задушевные разговоры по вечерам.

То есть, врачей было много.

Собрали кворум,

спорили,

слушали что-то в моей груди...

Мне непонятно, где добыть разговоры,

даже один.

май 2010

УЛОВКА

В тишине, в полусне

я пишу про снег,

блики луны на дне,

немоту камней,

про объятья корней,

пять лихих коней,

пляс луговых огней,

рокот горных недр,

прелесть дурных манер,

усмирённый гнев,

оголённый нерв.

Я пишу о весне,

о большой войне,

о лесах в огне...

Только бы не

о том,

как ты дорог мне.

август 2010

«А знаешь, здесь мило: весна, цветочки...»

А знаешь, здесь мило: весна, цветочки.

Асфальт шершав и устойчив.

Девицы жужжат в ожидании лета.

Пичужки, сверчки, стрекозки.

Бежим к горизонту, к условной точке,

с упорством и прытью гончих

и втайне надеемся, что планета

окажется всё же плоской.