Будут петь, что сюда Перун обронил свой горящий щит,

Ты не верь — это просто я здесь ходил кругами.

Знаешь, брошенный в реку сон кольца волн влечёт за собой.

Там, где грезилось, будто я говорил с тобою.

Будут врать, что речная гладь провожает ветра волной.

Ты не верь — это просто я здесь искал покоя.

2004

ПРОТОКОЛ

Вор и убийца по кличке Псина,

осуждённый на десять лет,

съедает хитрую смесь, добытую у соседа по камере,

и вскорости попадает

в плохо охраняемый лазарет:

метаться, плеваться кровью и обещать умереть.

Пятница, вечер.

Нигде не оказывается ни одного врача.

Дежурный пьян,

он не может унять икоты и тряски рук.

Убийцу и вора Псину кладут на койку, и битый час

звонят по соседним больницам,

пытаясь вызвать хоть медсестру.

У доброты есть предел,

и это именно он.

Убийце и вору Псине дают воды и какой-то но-шпы,

оставляют охранника,

молча уходят спать, разводя руками.

Часа через два заключённый Псина

берёт самодельный нож и

снимает охранника,

кандалы,

в окно кидается камнем,

катится кубарем в снежном стекле,

ссаживает ладони,

спотыкаясь, бежит вперёд,

взрезая тело снежного наста...

Всё это, надо признать, звучит

неправдоподобно,

но всё так и есть, как написано,

просто поверьте на слово.

Даже у лжи есть предел,

и это именно он.

Мы дошли до края земли,

смотрим вниз с восторгом и трепетом,

рисуясь и хохоча, подходим опасно близко к обрыву,

размахиваем руками,

свистим,

кривляемся, а потом

сидим, свесив ноги,

глядим в глубину на гигантских рыбин,

плывущих в тьме и безвременье, в бездонном своём океане,

отбрасывающих на плоскую землю свои гигантские тени.

По деревням Брянской области,

не переводя дыхания,

ковыляет к границе

сбежавший за месяц до освобождения.

У всего всегда есть предел,

и это именно он.

январь 2009

ЯШКА

Здесь, в лагере, все выглядят одинаково: короткие шорты, пилотка с клеймом отряда. Вот мы наблюдаем девятилетнего Якова, он каждое лето здесь — три месяца кряду. Его отправляют в лагерь почти с пелёнок: бюджетное место, кормёжка, присмотр, «зарницы». Угрюмый с виду, а так нормальный ребёнок... ну, разве что незнакомых слегка боится. Цепляет старших меткими злыми фразами, но вежливо, не хамит, меру знает чётко. У Якова волосы иглами дикобразьими торчат, не желая укладываться в причёску. У Якова горб на спине, глаза цвета чая, лицо неподвижно, как будто из монолита. Вожатые с удовольствием отмечают, что сверстники не смеются над инвалидом. Напротив, заботятся, лезут вон из кожи: кровать у окна, лишний завтрак, кивки, объятия...

У Якова при себе настоящий ножик, и он никогда не стесняется применять его. У Якова меткий удар и такая силища, что можно вбивать в промёрзшую землю сваи, а то, что никто вожатым не доносил ещё, так он обещал прирезать, если узнает.

У Якова в голове закипают замыслы, он тащит их к речке, глядит на мутную воду, высматривает русалок в прибрежных зарослях.

Ему суждено прожить сто четыре года: стать доктором двух наук, написать три повести, которые, разумеется, все читали, быть битым за гонор и горб, за напор и стиль, за яркие необязательные детали.