Солнце освещало и ее просторную рубашку, голые ноги под шортами. Она зацокала босоножками по деревянному причалу, а Халл поднял свою пятнистую морду при ее приближении.

– Привет, Халл, – шепнула она. Он три раза вильнул хвостом – значит, по крайней мере не съест заживо за то, что обидела его хозяина, – и улегся у калитки. У Эйвери часто забилось сердце – так сильно, что его стук почти разносился эхом.

Дверь была приоткрыта, поэтому Эйвери проскользнула внутрь и сразу догадалась, почему Халл оставался снаружи. Джона говорил, что пес ненавидит воду, причал же состоял из полос, между которыми плескались волны, а над ними, на сваях, стояло само здание.

У стен на высокотехнологичных кронштейнах висели несколько катеров, один из них как раз закрепляли. Другой мыли из шланга, и струи воды летели над причалом.

Не обнаружив искомого, Эйвери двинулась в ту сторону, балансируя на мокром дереве.

И тут она заметила у стены знакомую доску для серфинга. Серебристо-серую, как и глаза ее владельца, с изображением пальмы посередине. Сердце Эйвери забилось так сильно, что казалось, заполнило ее горло.

Ей была прекрасно известна причина ее ухода посреди ночи. Череда встреч, которая привела ее в постель к Джоне, помогла ей лучше его узнать. И несмотря на его непростой характер, он все сильнее ей нравился.

Она проснулась и ужаснулась, что от охвативших ее чувств вырвется на волю сидящая глубоко в ней безудержная оптимистка и взмолится: «Желай меня! Люби меня!» И что, как вырвавшемуся из бутылки джинну, не будет ей удержу и предела. И в то же время, хотя и не в такой степени, боялась, что эта оптимистка вообще не даст о себе знать.

С каждым шагом мимо расплескивавшего воду шланга у нее по спине побежали мурашки. У катера стояли емкости с жидким мылом. А рядом орудовал губкой Джона. Босой, с засученными штанинами джинсов, в мокрой футболке, прилипшей к впадинам и выпуклостям его великолепной груди.

Когда Эйвери увидела его темные взъерошенные волосы, мощную спину и ноги, у нее пересохло во рту. Она поняла это, только когда начала говорить:

– Знаешь, мог бы нанять кого-нибудь для такой работы.

Джона замер. Через секунду поднял темно-серые глаза и посмотрел на нее. Взглядом он зацепил ее как крюком, однако ничего не промолвил в ответ.

Он перекрыл воду в шланге, бросил губку в корзину, тыльной стороной ладони вытер лоб и медленно двинулся к ней.

От его густого австралийского выговора у нее, казалось, оставались шрамы.

– Я нанял людей для этой работы. Но сегодня решил сам побыть у воды, чтобы снять напряжение.

Эйвери захотелось самой взять губку, чтобы помочь ему.

– Ну, я затем сюда и приехала.

– Вымыть мой катер? – Его голос скользил по ее рукам, как прикосновения – хрипловатый и нежный одновременно. Почему он звучит так сексуально?

– Извиниться.

– За что?

Разве он не хотел, чтобы она это сказала? Без просительных интонаций. И без раздражения, конечно. Просто… вымолвила. Прямо. Честно.

– За то, что уехала. Сегодня утром. После… – Она выразительно махнула рукой.

– После того как ты заснула в моей кровати, уставшая от жаркой любви.

– Джона Норт, – проворчала она, отчаянно вскинув руки, – последний великий романтик.

– Это был секс, Эйвери. – Он шагнул ближе к ней. – Хороший секс. Поэтому извиняться не за что.

Он подошел к ней вплотную, и она почувствовала исходящее от него тепло. Видела мокрые, как в первый день их знакомства, ресницы. И терпение на его лице, тоже как тогда.

Но разница с тем днем была огромная.

– Он был не просто хороший…

Он поднял одну бровь и уголок рта.

– А сказочно хороший, – добавила она.

Он улыбнулся так соблазнительно, что у нее затуманился взор. А он почесал затылок и сказал:

– Да. Согласен с тобой.

Затем он подошел ближе, так что мог ее коснуться. Но вместо этого взял с перекладины рядом с ее ногами полотенце. Она закрыла глаза и молила Бога дать ей сил, чтобы не упасть в обморок.

Джона вытер лицо, руки от пота и мыльной пены.

– Ну, так зачем ты сбежала?

– Я не сбежала. Взяла такси.

Между тем он хмуро сдвинул брови, и ей показалось, что одним своим словом она могла бы вернуть улыбку на его лицо. Однако ни за что на свете она бы не призналась, как ей хотелось тогда с ним остаться. По горькому опыту она знала, что раскрывать свои чувства ей не следует. Надо выглядеть счастливой, всем довольной. А что у нее на душе кошки скребут – это ее дело, и больше ничье.

– Просто скажи мне все прямо, Эйвери. – Он забросил полотенце за шею и начал вытирать спину, а его бицепсы играли при каждом движении. – То есть о Люке.