– Вы боитесь смерти?

– Нет.

– Самое страшное событие в жизни?

Он кашлянул:

– То, что происходит сейчас.

– Существует то, ради чего вы готовы убить?

– Нет.

– А ради дочери вы готовы убить?

– Да.

– Но вы же только что сказали…

Он теряет самообладание.

– Я помню, что я только что сказал! – орет он. – Господи! Естественно, я сделаю все, чтобы защитить своего ребенка.

Пытается успокоиться, но не получается.

– Скажите мне, наконец, что здесь происходит?!

Он прямо-таки ревет.

– Что значит это дерьмо? Это игра? Вы собираете материал для нового детектива? Используете меня как подопытного кролика? Да? Дерьмо!

Он бьет кулаком по столу. Его ярость похожа на стихийное бедствие, мне становится страшно, несмотря на пистолет, но я стараюсь ни единым движением не выдать своих чувств. Снаружи опять светит солнце, чувствую тепло на своей щеке.

– Успокойтесь, господин Ленцен, – говорю я и угрожающе приподнимаю пистолет. – Это не игрушка.

– Я вижу, – гневно рычит он. – Вы что, думаете, перед вами мальчик из церковного хора? Я прекрасно знаю, как выглядит настоящее оружие. В Алжире меня дважды чуть не похитили. В Афганистане я делал репортаж о чертовом полевом командире, так что в состоянии отличить настоящий пистолет от водяного из магазина игрушек, можете мне поверить.

Лицо его стало багровым. Он теряет контроль над собой. Не знаю, хорошо это или плохо.

– Похоже, вам не нравится то, что происходит, – спокойно говорю я.

– Вы чертовски правы! Скажите, по крайней мере…

– Но в ваших силах все это прекратить, – прерываю его я.

Стараюсь говорить как можно спокойней. Никогда мне не было так приятно думать о микрофонах в своем доме, как в этот момент.

– И как? – раздраженно спрашивает он.

– Дать мне то, чего я хочу.

– Да чего же вы хотите, черт вас возьми?!

– Правду, – говорю я. – Хочу, чтобы вы признались.

Ленцен молча смотрит на меня. Мы со стволом пистолета молча смотрим на Ленцена. Он прищуривается.

– Вам нужно мое признание? – недоверчиво повторяет он.

У меня внутри все задрожало. Да!

– Именно этого я добиваюсь от вас.

Ленцен издает какой-то низкий гортанный звук.

Я не сразу понимаю, что он – смеется. Нервно. Истерически.

– Но скажите же мне, ради бога, в чем я должен признаться? Что я вам сделал? Я не напрашивался на это интервью!

– Не понимаете, о чем я?

– Не имею ни малейшего понятия, – говорит Ленцен.

– Мне нелегко…

Но продолжить фразу я не успеваю. Стремительный бросок. За долю секунды он успевает вскочить, обогнуть стол, сбить меня со стула. Больно бьюсь головой об пол, Ленцен уже на мне. Раздается выстрел, голова раскалывается, перед глазами красные пятна, в мозгу непрерывный свист, я пинаюсь, барахтаюсь, пытаясь избавиться от тяжести Ленцена, но он слишком большой, хочу вырваться, вырваться и, скорее инстинктивно, чем осознанно, бью его пистолетом по голове. Он вскрикивает и обмякает. Сваливаю его с себя, встаю на ноги, отступаю на несколько шагов, натыкаюсь на свой стул и едва не падаю. Но все-таки остаюсь на ногах, тяжело дышу. Направляю пистолет на Ленцена. Вдруг чувствую, что совершенно спокойна, гнев ушел, осталась только холодная ненависть. Нестерпимо хочется нажать на курок. Ленцен неподвижно сидит передо мной на корточках и не сводит глаз с направленного на него пистолета. Широко распахнутые глаза, блестящие капли пота на лице, грудь тяжело вздымается и опускается – все как в замедленной съемке. Рука с пистолетом дрожит. Атака отбита. Я снова хозяйка положения. Чуть опускаю пистолет. Замечаю, что забыла дышать, беру себя в руки, выдыхаю. Ленцен с трудом переводит дух, мы оба с трудом переводим дух. Из раны на голове у него сильно идет кровь. Он становится на колени, смотрит на меня, глаза холодные, с металлическим блеском, раненый зверь.

– Встаньте, – говорю я.

Ленцен встает. Ощупывает голову, с ужасом смотрит на свои пальцы в чем-то слишком красном. Подавляю приступ тошноты.

– Повернитесь и идите к двери. Медленно.

Он недоуменно смотрит на меня.

– Идите, – повторяю я.

Он подчиняется. Иду за ним с поднятым пистолетом, ноги плохо слушаются, веду его к гостевой ванне, которая, к счастью, рядом со столовой. Заставляю взять полотенце, намочить, приложить к ране. Выясняется, что рана совсем небольшая, не очень-то сильно я его приложила. Оба молчим, слышно только наше тяжелое дыхание.

Потом веду его обратно в столовую, сажаю на прежнее место, сама сажусь напротив.

В столовой стало темнее, солнце скрылось за плотными облаками. Снаружи уже сумерки, узкий рубеж между днем и ночью. Вдалеке гремит. Похоже, надвигается предсказанная Шарлоттой гроза. Пока еще далеко, но воздух в комнате так наэлектризован, словно гроза давно уже здесь.

– Прошу вас, – говорит Ленцен, – отпустите меня.

Смотрю на него. Что он себе думает?

– Я не понимаю, что происходит, – говорит он. – Не понимаю, чего вы от меня хотите. Не понимаю, какую игру вы ведете. Но в любом случае – вы победили.

В глазах его блестят слезы. Неплохо. Похоже, удар по голове пошел ему на пользу.

– Не понимаете, что здесь происходит? – спрашиваю я.

– Нет!

Он почти кричит.

– Почему вы сказали, что думали, будто убийца – сестра жертвы, – спрашиваю я. – Хотели спровоцировать меня?

– Да на что это могло вас спровоцировать? Я вас не понимаю! – восклицает Ленцен. – Вы же сами хотели говорить о вашей книге.

Неплохо.

– А с Шарлоттой?

Он смотрит так, будто я говорю на незнакомом языке.