Преображенский приказ стал первым специализированным органом по делам сыска и действовал с конца XVII века по 1729 год, а Тайная канцелярия возникла в связи с расследованием дела царевича Алексея в 1718 году, но потом расширила крут своих дел и в последние годы жизни великого царя была главным сыскным органом.

Андрей Иванович Ушаков — граф, генерал, андреевский кавалер. Ушаков был верным учеником Петра и своего начальника П. А. Толстого, руководившего при Петре Тайной канцелярией. Начав служить в Преображенском полку в 1704 году, Ушаков уже немолодым человеком (он родился в 1672 году, ровесник Петра) пристрастился к сыску. Так он оказался в числе следователей по делу участников восстания К. Булавина в 1709 году, затем расследовал так называемые «интересные дела», то есть дела об ущербе казенному «интересу» — о казнокрадстве, мздоимстве и т. д. Долгие годы он вел рекрутские дела, которые требовали неумолимой жестокости и воли. И наконец, с 1718-го по 1747 год Ушаков работал в сыскном ведомстве.

Судя по портретам Андрея Ивановича, он отнюдь не был жизнелюбом или весельчаком: тяжелый взгляд, суровые черты одутловатого лица… Вместе с тем, нет сведений, что Ушаков был садистом, которому доставляли удовольствие муки узников под пыткой. Он был лишь чиновником специфического ведомства, но при этом весьма умным и расчетливым человеком. Столь долголетняя карьера шефа политического сыска (1731–1747 гг.) так и не оборвалась до самой смерти в 1747 году только потому, что при всех царях и царицах (он пережил пять монархов и умер при шестом) знал свое место в иерархии чинов и никогда не действовал самостоятельно. Как только в каком-либо деле возникали затруднения, спорные моменты, Ушаков тотчас спешил с докладом — «экстрактом» дела — наверх: либо в Кабинет министров, либо прямо к императрице, двери которой для Андрея Ивановича были всегда открыты. Ни при каких обстоятельствах не брать на себя ответственность, предоставлять решение мало-мальски сложного дела вышестоящему начальству, слепо руководствуясь его указаниями, — это золотое правило бюрократии позволяло комфортно чувствовать себя даже на таком опасном месте, как кресло шефа тайной полиции.

Важно заметить, что Ушаков был не просто служака, исполнитель воли монарха, он был прожженный царедворец — иначе он не сумел бы удержаться на тогдашних «крутых поворотах истории». По-видимому, он хорошо изучал нрав, пристрастия и ход мыслей Анны Ивановны и всячески стремился ей угодить. Как только в канцелярии появилось какое-нибудь дело с грязноватым, скандальным подтекстом, он сразу же испрашивал о нем высочайшего совета, умело разжигая интерес императрицы к своей деятельности. Не исключено, что прав Н. Н. Бантыш-Каменский, утверждавший, что Ушаков в «обществах отличался очаровательным обхождением и владел даром выведывать образ мыслей собеседника». Действительно, у Андрея Ивановича был нюх на криминальные по тем временам дела. Стоило баронессе С. Соловьевой, обедавшей у него и при этом ругавшей на чем свет стоит своего зятя — тайного советника Степанова, проболтаться, что «в доме зятя ее имеется важное письмо, задевающее честь императрицы, как Ушаков сразу же взял быка за рога». «Того же числа, — читаем мы в начатом вскоре деле, — по посылке из дворца Е. И. В.» (то есть после доклада Ушакова) из дома Степанова были изъяты все письма частного содержания, копии с которых были представлены самой императрице. Они не содержали состава политического преступления (это было очевидно при первом взгляде на них), но Ушаков умышленно перетряхнул грязное белье, чтобы императрица могла заглянуть в спальню своих подданных. При чтении этих писем глаза ее, надо полагать, не раз загорались огнем: «Поистине сокрушила меня дочь твоя, — пишет Степанов о своей жене теще, — и несмотря на ваши письма в тесной дружбе находится с тою госпожою, о которой вы к ней пишите и запрещаете и как получила ваше письмо 3 дня, то по ее числе вас меня лает, уже пожалуйте, перестаньте ей выговаривать, не — унять нам ее ничем, и весьма бешенее и спесивее стала(…) И та госпожа почасту здесь и она у нее ныне ужинать помчалась, никакой ее стыд не берет…» и т. д.

Одним словом, Ушаков знал свое дело хорошо. Спокойный и уравновешенный, он в течение почти тридцати лет каждый день приезжал в Петропавловскую крепость, где размещалась Тайная канцелярия, чтобы вести столь нужную престолу работу. Вероятно, прохожим было не по себе под его тяжелым взглядом, но он всегда поступал «в рамках действовавшего тогда законодательства».

(Е. Анисимов. Тайная канцелярия времен правления императрицы Анны Ивановны 1730–1740 гг. //Звезда. — 19^92. — № 5–6.)

Понятие «политическое (государственное) преступление» появляется в русской жизни не раньше XIV века, поначалу оно не выделяется среди других тяжких преступлений. Только знаменитое Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649 год) четко отделяет политические преступления от других. Эта глава Уложения практически на два столетия стала одной из основных законодательных норм при рассмотрении политических дел.

Соборное уложение выделяет три разновидности политических преступлений. Во-первых, это — «умысел на жизнь и здоровье государя, то есть то, что нынче называют покушением. Во-вторых, это измена — преступный умысел против власти государя. Он выражался в намерении сменить подданство, в бегстве за рубеж, а также в «пересылке» (связи) с неприятелем и сдаче врагу крепости ее комендантом. Наконец, в-третьих, так называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя с помощью заговора и переворота.

«Непристойные слова», содержащие угрозу здоровью и жизни или оскорбление чести государя, не упоминаются как преступление в Соборном уложении, хотя именно им было посвящено большинство дел сыска XVII–XVIII веков. Дело в том, что произнесение «непристойного слова» рассматривалось как проявление умысла, намерения совершить одно из тяжких государственных преступлений, о которых шла речь выше. Например, возглас пьяного стрельца XVII века в застольное ссоре: «Я, де, царю горло перережу!» или крик солдата XVIII века: «Государыню императрицу изведу!» — тотчас подпадали под статью о тяжком политическом преступлении: покушении на здоровье и жизнь государя. Но когда выяснялось, что это — всего лишь пьяная болтовня, преступника, как правило, лишь секли кнутом, «урезали» язык и ссылали в Сибирь.

Такая практика ведения дел о «непристойных словах» просуществовала чуть больше 50 лет — до издания «Воинского устава» Петра Великого 1716 года, который внес существенные поправки в законодательство о государственных преступлениях в части «непристойных слов». «Воинский устав» не только подтверждал положения 2-й главы Соборного уложения, но и развил их. В частности, он регламентировал наказания тем, «кто против его величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет». Пополнялось законодательство о политических преступлениях и сыске впоследствии и другими законами.

Важно отметить, что время Петра — переломная эпоха во многих смыслах, в том числе — и для сыска. При Петре происходит резкое расширение преступлений, называемых государственными.

Вообще, давно замечено, что в самодержавном государстве все сколь-нибудь важные дела касающиеся самодержавия, представляют собой «государево дело». Не случайно на имя государя писались все челобитные, как бы ничтожен ни был повод для просьбы. При Петре самодержавная форма правления достигла своего апогея, и власть государя и передатчика этой власти — государства — значительно усиливается. Это нашло отражение и в законодательстве о политических (государственных) преступлениях. Еще в 1713 году Петр провозгласил на всю страну: «Сказать во всем государстве (дабы неведением нихто не отговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели кто пощадит, тот сам той казнью казнен будет».