В Командной школе она начала Боба уважать, увидела, как он борется, как никогда ничего не делает ради чужого одобрения, но лишь то, что нужно для помощи своим друзьям. Она увидела в нем одну из самых глубоко альтруистичных и верных натур, хотя он этих черт сам в себе не замечал, а всегда находил какое-нибудь объяснение, что его действия направлены лишь на собственное благо.

Когда при похищении только Боб остался на свободе, она с самого начала знала, что он попытается их спасти. Остальные рассуждали о том, как с ним связаться, но оставили это дело, едва услышав, что он убит. Петра в это не поверила. Она знала, что Ахилл не мог бы убить его так просто, и знала, что он найдет способ ее освободить.

И он нашел.

Она любила его не за то, что он ее спас. Она любила его за то, что все те месяцы, в гнетущем присутствии Ахилла с его издевательскими угрозами, переплетенными с его вожделением, он, Боб, был ее мечтой о свободе. Представляя себе жизнь после плена, она представляла себе жизнь с ним. Не как мужа с женой, а просто: когда я буду свободной, мы найдем способ повергнуть Ахилла. Мы. Мы найдем. И это «мы» всегда означало – она и Боб.

Потом она узнала о его генетических отличиях. О смерти от неограниченного роста, которая поджидала его, когда его тело уже не сможет само себя носить. И она с той же минуты знала, что хочет от него детей. Не потому, что хочет иметь детей, которые будут страдать от генетического искажения, делающего их гениальными эфемеридами, которым суждено лишь один день видеть свет солнца, но потому что не хотела, чтобы после Боба не осталось детей. Она не могла смириться с неизбежностью его потери и отчаянно хотела, чтобы что-то от него осталось с нею.

Этого она никак не могла ему объяснить – она и себя-то едва понимала.

Но все сложилось лучше, чем она ожидала. Гамбит с поездкой к Антону убедил его куда быстрее, чем она надеялась.

И она тоже поверила, сама даже не осознавая того, что он тоже ее любит. Как она хотела, чтобы он продолжал жить в своих детях, он теперь хотел, чтобы она была их матерью и растила их, когда его не станет.

Если это и не любовь, то все равно это очень много.

Они поженились в Испании, свидетелями были Антон и его невеста. Оставаться там так долго, как они себе позволили, было опасно, хотя они и старались уменьшить риск, постоянно и неожиданно уезжая и возвращаясь из других городов. Самым любимым у них стала Барселона, волшебная страна домов, будто построенных Гауди – или, быть может, возникших из его снов. Они венчались в соборе Саграда Фамилия – одна из немногих работ самого Гауди, еще сохранившаяся, и название вполне подходило для свадьбы. Конечно, «саграда фамилия» относится только к Святому семейству, но так ведь можно назвать и любую семью. К тому же разве дети Петры появятся не от непорочного зачатия?

Медовый месяц, уж какой ни есть – неделя, проведенная вместе в перелетах по Балеарским островам, в наслаждении Средиземным морем и африканским бризом, – все же оказался на неделю дольше, чем Петра могла рассчитывать. Узнав характер Боба настолько, насколько вообще один человек может знать другого, Петра несколько смущалась перспективой познать его тело и позволить ему познать свое. Но здесь помог Дарвин, потому что страсть, которая заставляет вид существовать, искупила взаимную неуклюжесть, неумелость, невежество и голод.

Петра уже начала принимать таблетки, регулирующие цикл. Это исключало возможность естественного зачатия ребенка до начала процесса внешнего оплодотворения, но иногда Петре хотелось этого, и дважды ей снилось, как доброжелательный доктор ей говорит: «Извините, но имплантировать эмбрионы невозможно, потому что вы уже беременны».

Однако Петра не поддавалась этим мыслям. Все равно скоро у нее будет его ребенок.

Сейчас они были в Роттердаме и занимались делом. Искали не доброго доктора из ее снов, а серийного убийцу, от которого Боб когда-то чудом ускользнул, чтобы он дал им ребенка, который не умрет великаном в двадцать лет.

– Если долго будем ждать, – сказал Боб, – они закроют контору.

– Ну уж нет, – возразила Петра. – Волеску всю ночь будет ждать, чтобы увидеть тебя. Ты – его эксперимент, удавшийся вопреки его трусости.

– Я думал, это была моя удача, а не его.

Петра прижалась к его руке:

– Моя это была удача.

– Твоя? Почему?

– А как же? Ведь это мне достались все призы.

– Сказала бы ты такое в Боевой школе, стала бы посмешищем для ребят всех армий.

– Это потому что армии были составлены из деток, не достигших половой зрелости. Взрослых такие вещи уже не смущают.

– Это не так, – возразил Боб. – Есть лишь короткое окно взросления, когда романтические высказывания кажутся поэзией.

– Такова сила гормонов, что мы, хотя и осознаем биологические причины наших чувств, все равно их испытываем.

– Пошли внутрь, – сказал Боб. – Поимеем несколько новых ощущений.

Она поцеловала его:

– Пошли делать ребенка!

– Пытаться, – поправил ее Боб. – Потому что я не позволю тебе завести ребенка, у которого будет активирован ключ Антона.

– Знаю.

– И ты мне обещаешь, что эмбрионы с ключом Антона будут уничтожены.

– Конечно.

Это его успокоило, хотя он наверняка заметил, что она не пообещала ему прямо. Может быть, он поэтому все время и спрашивал.

– Тогда ладно, – сказал он.

– Тогда ладно, – отозвалась она. – Пойдем посмотрим на этого убийцу младенцев?

– Я только думаю, может, не стоит так называть его в лицо?

– С каких это пор ты заботишься о хороших манерах?

Волеску оказался именно таким мерзким типом, каким его и представляла Петра. Весь такой деловой, играющий роль большого ученого, но Петра знала, что таится за этой маской. Она видела, как он не может оторвать глаз от Боба, видела, как он мысленно его измеряет. Ей хотелось вставить пару едких замечаний насчет того, как тюрьма исправляет людей, правда, немного лишнего веса, надо бы ходить побольше… но этот человек должен был выбрать им младенца, и незачем было его против себя настраивать.