— Он сам… Он утонул, так получилось.

— Ты врешь, скотина! Ты продался, ты… — Бородкин задыхался от злобы и безысходности. — Но я не виноват, женщины! Поверьте! Я не убивал вашего мужа… простите, не знаю, как вас зовут. Это все Бизон, он рубил, он убивал.

Изольда вплотную подошла к Бородкину, смотрела на него с уничтожающим презрением.

— Ты! Ублюдок! Мы знаем все подробности. Мы знаем, где вы били Алексея, где лежит его тело. Вот машина Морозовых, вернее, то, что от нее осталось. Не прикидывайтесь овечкой. Таких, как ты и Бизон, надо вешать в городе на центральной площади, а казнь показывать по телевизору. И я уверена, что ни у кого из нормальных и честных людей не дрогнет сердце. Ни у кого! Мразь! — И она плюнула Сереге в лицо.

Тот невольно отшатнулся; в следующее мгновение вдруг резко обернулся, кинулся к верстаку, где между ключей, монтировок и всякой другой, нужной шоферу, всячины лежала остро заточенная длинная железяка, которой он соскребал с кузова ржавчину.

— Убью-у-у! Зарежу-у! Суки-и! — выл он страшно, с перепугу и отчаяния, наступая на Петушка и Игоря, размахивая грозным opvжиeм. Но попало в первую очередь Изольде — Серега распорол ей рукав пальто, порезал руку. Изольда вскрикнула, кинулась к дверям гаража. Отступила и Татьяна, но не испугалась, нет: она и сама теперь искала глазами какую-нибудь штуку, чтобы схватить и ударить этого бандита. Бородкин замахнулся на Игоря, но в ту же секунду Петушок снизу, зажатым в кулаке молотком, саданул его в челюсть, и Серега охнул, без чувств осел на бетонный пол.

В потасовке никто из пятерых не заметил, как Серега толкнул ногою «козел» — самодельный, но мощный, в два киловатта нагреватель: кусок асбестовой трубы с намотанной на нее спиралью. «Козел» завалился набок, под верстак, алая спираль оказалась рядом со старым ватником, который, в свою очередь, прикрывал канистру с бензином.

Все еще возбужденные, воинственно настроенные, наши мстители стояли у гаража, обсуждали, что же делать дальше. Игорь с Петушком курили, а женщины ахали, разглядывая порез на пальто. Ранка на руке Изольды оказалась неглубокой, Татьяна замотала ее своим носовым платком, и кровь перестала течь.

— Вот выродок! — только и могла сказать Изольда. — И так ходить не в чем.

— Ну, что будем с ним делать, Татьяна Николаевна? — спросил Петушок, кивком головы, не поворачиваясь, показал на лежащего у верстака Бородкина. — В прорубь его? Как Башметова? Водохранилище, вон, рядом…

— Нет, — Татьяна покачала головой. — Бизону этому не прощу, сама с ним поговорю, а этого… Пусть лежит. Поехали, Игорь.

«Кадиллак» фыркнул глушителем, умчался в ночь, а «козел» сделал свое дело. Вспыхнул сначала промасленный старый ватник, потек из нагревшейся канистры бензин, и в две минуты огонь охватил весь гараж.

Выскочила из дома мать Сергея, закричала на всю улицу, заламывая руки, призывая соседей на помощь. Улица в миг поднялась, соседи побежали к дому Бородкиных, кто с чем — с ведрами, лопатами, баграми. Один из молодых, отчаянных мужиков сунулся было спасать Серегу, да где там! Горел бензин, промасленное тряпье, кузов «жигуленка», покрышки, мотоцикл и весь хлам, который натаскал в гараж запасливый хозяин и который похоронил его в жарком ненасытном пламени.

— Пьяный он, не иначе! — кричал, прыгая у ворот, тот самый мужичок, что кидался спасать Серегу. — Лежит у верстака, бутылка какая-то рядом… Попробуй, сунься!

Кто-то побежал звонить пожарным, кто-то разворачивал длинный огородный шланг, тянул его через окно…

Подоспевшим пожарным едва-едва удалось спасти дом Бородкиных, да не дать огню перекинуться на соседей.

Гараж выгорел дотла.

Глава двадцать первая

Перед премьерой «Тайной любви молодого барина» все в ТЮЗе волновались ужасно. Яркие, броские афиши, расклеенные по городу, собрали много народа, зал был переполнен. Публика в основном собралась театральная, знакомая тюзовцам: пришли молодые актеры из драмтеатра и оперного, учащиеся музыкальной школы и студенты института искусств, старшеклассники из общеобразовательных школ и учителя, журналисты и, конечно же, — спонсоры. Городецкому, Дерикоту, Аркадию Каменцеву и еще трем разодетым, мясистым дамам из коммерческих структур выделили в зале самые лучшие места — они заняли ложу в бельэтаже, слева. Отсюда (Захарьян сам проверил на репетиции) все происходящее на сцене было видно до мельчайших подробностей, не говоря уже о слуховом восприятии действа. Акустика в зале вообще считалась хорошей, но все равно были такие места, где спектакль — речь актеров и их игра — воспринимались идеально. К ним и относились директорская ложа и ложа для важных гостей.

Захарьян — озабоченный, собранный, в сером, отлично сшитом костюме, с пестрым платком на шее — сам встречал спонсоров у входа, целовал руки дамам, кланялся и провожал в ложу. Главный режиссер был сама любезность и внимание. Городецкого, когда тот появился в фойе, он взял под руку, увлек за собой, и они, не торопясь, с достоинством прогуливались среди нарядной публики, вели негромкий, понятный только им разговор.

— Как чувствует себя наша героиня? — спрашивал Антон Михайлович, кивком головы приветствуя знакомую парочку.

— По-моему, все в норме, никакого беспокойства с ее стороны или настороженности я не заметил.

— А этот… Саня-Митя?

— Он готов.

— Вы с ним пря'мо обо всем говорили?

— Конечно. Я ему все разрешил.

— Он не… из слабонервных?

— Нет, что вы, Антон Михайлович! Я думаю, парень сделает все, что требуется.

— Думаете?

— Ну… жизнь полна неожиданностей, дорогой вы мой! Одно дело, Полозова будет играть отрепетированную роль — тут я могу спросить с нее. А как она поведет себя в экстремальной ситуации, я не знаю. Но не думаю, чтобы она вскочила и убежала со сцены. Это срыв спектакля, скандал, возможное увольнение. Ей будет над чем подумать. Даже в те немногие секунды, которые останутся на размышление.