Он произносил проклятие! Мария заткнула уши и стала молиться на латыни, позволив старинным словам заглушить его жестокие декларации. Она соскользнула со стула и опустилась на колени.

Conserva me, Domine, quoniam speravi in Te…

«Сохрани меня, Господи, ибо в Тебя верую…»

Она молилась все громче, пока ее слова не вытеснили завывания настоятеля. Она больше не слышала его голоса и снова купалась в лучистом сиянии, где ей нечего было терять.

Она встала, сжимая распятие, подняла его над головой и воскликнула:

– Как Твои руки, Иисусе, были раскинуты на кресте, так прими меня и смой все мои грехи Твоей бесценной кровью!

Распятие как будто сияло, и она могла различить за ним стены комнаты в аббатстве Сен-Пьер. Все стало одним целым, и время растворилось.

– Уберите эту мишуру! – Граф Кентский попытался отобрать распятие, но Мария прижала его к груди.

Каноник отступил от эшафота; двое палачей выступили вперед и преклонили перед ней колени.

– Простите нас, – сказали они.

Она посмотрела на их мощные предплечья.

– Я от души прощаю вас и весь мир, – ответила она. – Надеюсь, эта смерть положит конец моим печалям.

Палачи встали.

– Помочь вам подготовиться? – вежливо спросили они.

– Нет, я не привыкла к таким помощникам, – с улыбкой ответила она. Потом она повернулась и посмотрела на толпу: – Как не привыкла и раздеваться перед таким многочисленным обществом. – Она жестом подозвала Джейн и Элизабет, стоявших на коленях возле эшафота: – Мне нужна ваша помощь.

Женщины встали и поднялись на помост, но когда они приблизились к ней, то разрыдались.

– Не плачьте, – сказала она. – Я рада покинуть этот мир, и вы должны радоваться вместе со мной. Как вам не стыдно плакать? Нет, если вы не прекратите эти сетования, мне придется отослать вас. Я обещала, что вы воздержитесь от этого.

Пока она говорила, то отдала Джейн свои четки и крест. Палач попытался забрать их, но Мария укорила его.

Аккуратно, дрожащими руками, Джейн и Элизабет расстегнули черное платье и открыли алое платье внизу. Зрители затаили дыхание. Фрейлины принесли накладные рукава, и она прикрепила их, так что теперь алое сияние окутывало ее до самых пальцев. Джейн сняла с нее вуаль и головной убор и положила на маленький табурет.

На прощание Мария поцеловала свое старое распятие и положила его на табурет вместе с другими вещами, добавив свой часослов. Потом она взяла шарф с золотой каймой, который нужно было повязать на голову, и молча протянула Джейн.

За толпой людей она видела пляшущие языки пламени в камине, который не мог обогреть холодный зал.

«Последнее, что я вижу. Желтые языки пламени и черные одежды. Это не более достойное зрелище, чем любое другое. Ничто не может полностью удовлетворить желание человека видеть этот мир хотя бы еще несколько минут».

Слезы застилали Джейн глаза, и она никак не могла завязать шарф.

«Скорее, я не хочу, чтобы это продолжалось!»

Но трясущиеся руки продолжали маячить у нее перед глазами.

– Успокойся, – сказала Мария. – Я дала обещание. Не плачь, а молись за меня.

Марии пришлось помочь ей закрепить шарф; он частично закрыл ее волосы, наподобие тюрбана.

Теперь Мария ничего не видела. Она слышала дыхание женщин рядом с собой, а потому услышала, как их уводят.

Кто-то помог ей опуститься на колени на мягкую подушку, уложенную рядом с плахой. Она устроилась поудобнее, а потом вытянула руки, ощупывая плаху. Она ощущала ее твердые края под черной тканью. Потом она наклонилась вперед и поместила подбородок в ложбинку, специально предназначенную для этой цели.

Почему все было таким реальным, таким трудным? Предполагалось, что все окажется призрачным и невесомым, как в сновидении, и закончится вспышкой экстаза. Вместо этого она ощущала грубую ткань и ноющие колени, а узел шарфа врезался ей в затылок. Она сглотнула и стала ждать, стараясь не шевелиться.

– In Te Domino confido, non confudar in aeternum… – прошептала она. «Тебе, Господи, вверяю свою душу, да не смутится она вовеки…»

Кто-то прикоснулся к ней. Широкая сильная ладонь выровняла ее положение, надавив на спину. Она чувствовала, как пот просачивается через одежду и проступает под давлением.

– In manus tuas… – «В Твои руки, Господи, вверяю дух мой…»

Она слышала собственный голос. Восприятие было мучительно обостренным.

«Все оказалось совсем не так, как я ожидала… Глубже, тяжелее, необузданнее, слаще, грандиознее… Но я все равно иду к Тебе, Господи… Помоги мне!»

Шрусбери, назначенный распорядителем казни, опустил свой жезл, подавая сигнал. Палач высоко занес топор и сразу же опустил его. Он с ужасом увидел, что промахнулся из-за нервозности и лишь пробил ей череп с одной стороны. Она застонала и тишайшим шепотом произнесла: «Иисусе…» Зрители закричали. Палач быстро поднял топор и ударил со всей силы. На этот раз лезвие прошло через шею, почти отделив голову от тела. Сердитый и пристыженный, он воспользовался лезвием топора как пилой, чтобы рассечь последние связки. Голова упала и откатилась в сторону. Тело опрокинулось на спину с плечами, забрызганными кровью, толчками вытекавшей из шеи.