Энтони верил, что Марию можно спасти. Но верила ли в это она сама или просто чувствовала себя обязанной продолжать попытки, как будто отказ от них будет подобен смерти? С тех пор как парламент призвал казнить ее и отправил герцога Норфолкского на эшафот, ее жизнь стала относительно тихой. За три года не появилось никаких планов, заговоров или попыток спасения. Вместе с тем ей становилось ясно, что единственная помощь может прийти из Испании. Сочувствовавшие ей англичане ничего не могли поделать, что доказало «северное восстание», а Франция, растерзанная религиозными войнами, тонула в собственной крови.

Поэтому она прилежно обхаживала Филиппа как своего возможного спасителя и последнюю надежду. Она горевала о герцоге Норфолкском, хотя никогда не встречалась с ним. Он предоставил ей единственный шанс достойного выхода из заключения, и вместе с ним пропала единственная возможность законно обрести свободу в Англии. Теперь ее вынудили заниматься тем, что англичане назвали бы государственной изменой, – тайной перепиской с испанцами.

Но письма были всего лишь письмами, и до сих пор не произошло ничего, что могло бы нарушить мирное течение дней в Шеффилде.

За рубежом смерть продолжала преследовать династию Валуа. Карл IX умер от неизлечимой болезни – некоторые говорили, что это кара за резню в Варфоломеевскую ночь, – и на смену ему пришел Генрих III. Между тем дядя Марии кардинал Лотарингский в окружении шелков и утонченных ароматов отправился на встречу с Создателем. Теперь небеса или преисподняя станут гораздо более изысканным местом.

Тихо зазвонил колокол, призывавший к молитве. Мария со своими слугами отправилась в присутственный зал, самое большое помещение, где они могли собраться, и стали ждать остальных. Всего должно было собраться около сорока человек. Там присутствовали врач Бургойн, Эндрю Битон, брат Джона, умершего в изгнании, Бастиан Паже, Клод Нау, главный камергер и эконом Эндрю Мелвилл, хирург Марии Гурион, аптекарь Жервуа, старый и немощный французский портной Бальтазар, Энтони Бабингтон и Уилл Дуглас, теперь уже взрослый мужчина двадцати двух лет от роду, а также Мэри Сетон, Джейн Кеннеди, Мари Курсель и пожилая мадам Райе – они образовали полукруг, рассевшись рядом с ней перед французским священником Камиллом Депре, который официально находился в должности «раздатчика милостыни» и пришел на смену английскому священнику.

Отец Депре вошел в комнату; серебряная заколка на его шляпе ярко блестела.

«Он выглядит так же, как все мы когда-то, – подумала Мария. – Он не похож на пленника или изгнанника. С другой стороны, он на самом деле совершенно свободен».

Она посмотрела на членов своей свиты. «Все они могут уехать, – размышляла она. – Каждый может собрать вещи, известить графа Шрусбери о своем решении, и ворота распахнутся перед ним. Лишь я одна не могу уйти».

Отец Депре прочитал молитву по-французски. Поскольку некоторые придворные являлись протестантами, Мария настояла на том, чтобы они могли принимать деятельное участие в проповедях и молитвах. Мессы и исповеди проходили в другое время в ее личных покоях.

– Во Втором послании к Коринфянам святой Павел говорит: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся. Мы гонимы, но не остановлены; низлагаемы, но не погибаем… Ибо кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» [9] . Друзья мои, братья, не падайте духом! – добавил он.

Мария снова услышала настойчивый внутренний голос, беспокоивший ее в последнее время. Будет ли ей награда за все эти страдания? Или это лишь тщетная надежда, позволяющая коротать бесцветные дни? «Если мне не суждено иного, то я несчастная дура и страдания ничего не значат».

Молитвы закончились; теперь придворные возвращались к своим обычным делам до «обеда», который подавали в одиннадцать утра. Люди графа Шрусбери обедали в это же время.

Мария с женщинами вернулась в свои покои, где они принялись за шитье. Они неустанно занимались рукоделием и теперь вышивали ткань для стульев и кресел, постельных покрывал, подушек и геральдических панелей. Мария делала подарки для Елизаветы – шапочки и нижние юбки – и посылала маленькие сувениры своим родственникам во Францию. Это был еще один способ напомнить о своем существовании.

Сегодня она работала над покрывалами со сложной генеалогической вышивкой, предназначенными для ее сына Якова. На изумрудно-зеленом фоне серебристое генеалогическое древо восходило к ее предкам во Франции и Лотарингии, вплоть до Карла Великого и Людовика Святого. Яков должен был помнить об этой линии своего рода и о ее славном наследии.

Мария взяла золотую нить, используемую для вышивки гладью поверхности щитов, мечей и шлемов. Скоро Якову должно было исполниться десять лет, и он по-прежнему находился под опекой графа Мортона. «Бедный ребенок, – подумала она. – Он такой же пленник, как и я. Но между нами есть важное различие: каждый следующий год приближает его к свободе, в то время как моя надежда тает с каждым днем. Однажды он станет взрослым мужчиной и сможет поступить со своими опекунами и тюремщиками так, как ему будет угодно».

За эти годы Мария не раз писала ему и посылала подарки, но не получала ответа. Тем не менее она продолжала делать это, не зная, что происходит с ее посланиями. Она уже написала сопроводительное письмо к новому подарку, осторожно подбирая слова. Она призывала сына быть верным Господу и помнить о матери, «которая выносила его ради грядущей великой судьбы».

Мария вздохнула и потерла глаза. В последнее время зрение стало беспокоить ее. Она проводила так много времени за шитьем, чтением и письмом, что глаза начинали болеть и слезиться. Иногда ей приходилось запрокидывать голову, чтобы расслабить мышцы лица.