Шрифт:
дили от знойного болота и слегка касались набухшего
лица, не принося облегчения. Видно, здесь, у моря, на
ступил тот стремительный сезон, когда тундра, устав
шая от снегов и мокрети, дышит не ржавой сыростью
набухших низин, а, как бы торопясь насладиться благо
датной порой, разгульно гонит вверх травы, которые и
пахли сейчас так пьяно и душно.
Тундра пламенела под июльским ярилом, вся обрыз
ганная киноварью мхов и соцветиями конского щавеля;
седыми зыбкими лужицами меж ними растекался гуси
ный пух, жалостно поникая пушистыми головками. Тя
пуев наклонился, сорвал с жесткого стебля комок ва
ты с черным глазком внутри, вспомнил сразу, как в
детстве собирал его в холщовый мешок и мать набива
ла этим пухом подушки, от которых потом неясно и
долго пахло вешней подснежницей. По краям лайды,
длинной низины, куда по осеням сбивается перелетный
6
осока там вымахала по лошадиную холку. Тундра жила
торопливо, хмельно тянулась к солнцу, вся пестро и
зазывно облитая красками, и каждый лимонный венчик
белогора, каждый ершистый цветок дикого лука и ря
бой надутой хлопушки испускал свой особый запах и
расслабленно млел; но все это как-то само по себе гас
ло, подчиняясь смолистому дурманному настою багуль
ника, от которого шалеет и привычный человек. Воздух
стеклянно струился, и в этом знойном мареве рыжие
глинистые холмушки зыбились, расплывались и каза
лись неприступными горами.
Иван Павлович опьянел, его душа вдруг обрадо
ванно зазвенела и набухла, едва умещаясь в груди. Тя
пуев снял галстук и против обыкновения расстегнул на
рубашке верхнюю пуговку. «А и хорошо, что не встре
тили. Такое вот дело. Кинулись бы, повезли, а там
водка, пить давай... Воздух-то какой, милая родина, ни
грязи, ни копоти, это тебе не город. Да... вот какое
дело».
Думалось неясно, неотчетливо, и потому вскоре ра
дость померкла и затуманилась, ее перебило горчинкой
усталости и сухости. В душе ревниво и обидно тукало:
«Не могли лошадку послать. Не рядовой какой человек.
Гордость, можно сказать. Всей деревне имеет смысл по
гордиться, такое вот дело». Ботинки запылились, уже
выглядели дешевенькими и потасканными, никак не
дашь им прежней цены. От этих мыслей настроение и
вовсе омрачилось.
Тут песчаная колея нырнула в мелколесье, сразу
расползлась, заполнилась лужами, которые не успело
выпить нынешнее солнце, видно, днем раньше выпал
щедрый дождь, а по вымоинам с утра пробежал трак
тор-колесник и захлестал грязью придорожные кусты.
И, как ни оберегался Иван Павлович, он опачкал свет
ло-серые брючины и новый пиджак. А тут еще, распа
ленный влажной тенью березняка, почуяв человечий
ДУХ> гудящим столбом поднялся над головой комар, он
словно бы приклеился к Тяпуеву, вонзаясь в открытые
места, и оседал на велюровой шляпе и плечах серой
подвижной пеленой. Иван Павлович, обнажив распарен
ную лысину, пробовал отмахиваться шляпой, все более
закипая душой и уже ненавидя и обесцвеченное зной
7
станную безлюдную дорогу, и самого себя за эту вне
запную причуду: вышел на пенсию — и вдруг вздума
лось через тридцать лет отлучки махнуть на родину, где
из родни-то нынче один полузабытый троюродный
брат.
Тут из-за кустов неожиданно вымахнула девчонка в
длинных модных сапогах, переда которых походили на
водолазные башмаки, коротенькая юбочка откровенно
обнажала ноги. Тяпуев сразу признал девицу: в само
лете она сидела напротив, и ее округлые коленки на
зойливо лезли в глаза. Наивное бесстыдство попутчи
цы раздражало Ивана Павловича, и, чтобы сдержаться