Шрифт:
и не одернуть девицу, пришлось всю дорогу моститься
косо, на одной половинке, отвернувшись к замытому
окну, под которым скучно тянулось ржавое приморское
болото.
Девчонка остановилась, постегивая себя прутиком; у
нее были широко поставленные голубые глаза, придав
ленные тяжелыми припухшими веками, мягко и без
вольно вылепленные губы и запутанная рыжеватая во-
лосня, раскиданная по плечам. Спутница оказалась вы
сокой и угловатой, и, чтобы казаться вровень, Тяпуев
невольно поспешил надеть велюровую шляпу и посиль
но подобрать вылившийся из ремня живот. Он даже по
пробовал улыбнуться, когда поровнялся с девчонкой и
встретил ее диковатый насмешливый взгляд.
— Чья будете?— спросил равнодушно, ради прили
чия, чтобы завязать разговор, и невольно отыскивая
знакомое, полузабытое в ее лице. Но, бог ты мой, разве
что тут вспомнишь, если столько лет минуло, уж кара
пузы, что без штанов летали, давно семьей обзавелись.
Никого и не признать из молодых. Время быстро летит,
не ухватишь.
— Селиверстовых... Мартына Коновича,— ответила
девчонка хрипловатым, неожиданно низким голосом. Тя
пуев вздрогнул и отвел глаза.
— Жив отец-то?
— Жив...
— А меня зовут Иван Павлович Тяпуев. Слыхали,
наверное?
Девчонка не ответила, нерешительно подернула пле
чиком.
8
добавил Тяпуев.— И совсем не слыхали?
Девчонка снова дрогнула плечиком и промолчала.
— Меня-то вы должны знать, такое вот дело,—
убежденно протянул Иван Павлович.— Я, бывало, заво
рачивал делами. К стихам меня потягивало, способность
имел... «Уж как наши-то отцы, они были молодцы. Р а
ботали по ночам, уважали богачам: им служили сорок
лет, а штанов дырявых нет; они своих детей морили, а
чужих детей кормили. Из своего-то хребта им настрои
ли суда, кровью красили дома, из кожи шили паруса».—
Прочитал скороговоркой, задыхаясь.
— И неуж сами?
— Сам. Я к этому большой талант имел,— загоря
чился Иван Павлович, уже машинально отмахиваясь от
гнуса и на мгновение забывая свой возраст. Лопухастые
уши, поросшие медным волосом, запунцовели, и по бри
тым обвисшим щекам заструился пот. И растаяла тя
гость длинного пути, что-то давнее и восторженное про
снулось в душе, открывая тенистый погребок памяти:
может, для того и стремился сюда, ради этих минут, ко
торые так неожиданно перемешивают прожитую жизнь.
— Значит, жив отец? Это вот хорошо. Мы с ним
вместе, бывало, в деревне заправляли. Не рассказы
вал?— осторожно, с тайной робостью в душе спросил
Иван Павлович.
— Что-то такое говорил, да я уж и забыла,— равно
душно ответила девчонка.— Вы так медленно... Комары-
то съедят. Я, пожалуй, побегу.
Она как-то сразу растворилась за поворотом, толь
ко слышно было, как простучали по бревенчатому на
стилу каблуки, еще раз мелькнула в просвете ее розо
вая кремпленовая кофточка, а тут и березняк накатил
ся и обступил дорогу вплотную, завесив тихо шелестя
щей листвой. Тяпуев замедлил шаг, чтобы не споткнуть
ся о заголившиеся корневища деревьев, расслабил жи
вот: что делать, что делать, нажил этот груз за годы
сидячей работы. «Значит, жив Мартынко,— с тихой
грустью и всепрощающей легкостью в сердце подумал
он* Видно, копит зло. Так и не понял тогда текущего
момента, политической грамотности не хватило ему.
Скольких тогда недосчитались — по этой причине по
шли под откос. А если вспомнить, так все они, Петен-
9
набекрень. Тут и винить не знаешь кого, такой уж род.
А ведь корешили когда-то, не разлей вода жили с Мар-
тынком...»
Безотцовщиной рос Ванька Тяпуев, едва перебива