Письмо было теплое, дружеское. Вот оно.

«Ялта 19 декабря 1959 года.

Дорогой Константин Федотович!

Уже вторую зиму я провожу в ялтинском «заточении» из-за своей астмы.

Здесь, в нашем Доме творчества, я прочел рассказы саратовской писательницы Валентины Михайловны Мухиной-Петринской и посоветовал ей обязательно обратиться к Вам.

Я прочел ее рассказы и подумал о Детгизе. Рассказы у нее превосходные, живые, очень современные, полные и юмора и сердечности по отношению к детям. Написаны они простым хорошим языком.

Как Вы? Не виделись мы целую вечность. Приеду в Москву — обязательно приду «тряхнуть стариной».

Привет всем, всей «старой гвардии» Детгиза.

Крепко жму руку.

Ваш К. Паустовский»*.

* Публикуется по оригиналу, найденному в архиве К. Ф. Пискунова (1905—1981).

— Издательство вы найдете легко,— улыбнулся Паустовский.

— Я указал для вас на конверте: «В том доме, где станция метро «Дзержинская».

С этой многое изменившей в судьбе В. М. Мухиной-Петринской встречи прошло более четверти века. Немалый срок. Все лучшее, написанное ею отныне, в том числе вошедшее в этот двухтомник, вышло в «Детской литературе» (Москва) и Приволжском книжном издательстве (Саратов), публиковалось для юного читателя. Только для юного? Скажем так: и для тех взрослых, кто не забыл свою юность и не растерял на жизненной дороге свою детскость; кто откликается на зов горизонта; кто, как Рената из романа «Планета Харис», открывает заново мир.

Предчувствие и ожидание чуда, встреча с чудесным — мотивы, свойственные всем книгам В. М. Мухиной-Петринской.

Может быть, читателю покажется: чудес многовато, есть тут некая чрезмерная восторженность, «приподнимание» жизни. Что ж, отрицать это было бы трудно. Но заметьте: В. М. Мухина-Петринская вовсе не стыдится, не скрывает этого. Ее романтизм — плод детскости, поэтического воображения, способного подняться над будничностью, над бытом. Ей близки строки поэта Георгия Шенгели:

Рдеет пурпур и гарь заката,

Переулок твой озарив:

Это «два золотых фрегата

На коралловый стали риф».

Мглистый вечер, туман с болотца,

Но не стоит идти домой:

Сладкой жутью в тумане вьется

«Баскервильской собаки вой».

Каждый дом на горе — «акрополь»,

Монтезума — каждый цыган.

Называется: Севастополь,

Ощущается: «Зурбаган».

(«Романтика»)

Ее герои — и она постоянно подчеркивает это — очень молодые люди. А молодости свойственна безграничная уверенность в силе человеческой личности, перемогающей обстоятельства, в торжестве смелой идеи и справедливости, в победе душевности над бездушием. Не расслабленность и болезненность, не изломанность и опустошенность, а умение вести себя в чрезвычайных обстоятельствах, что требуют постоянного напряжения всех физических и духовных сил. Мужественный оптимизм, цельность и воодушевление — вот черты ее любимых героев. Когда-то Горький писал Чехову: «...настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее...» В такой, «возбуждающей» атмосфере герой В. М. Мухиной-Петринской думает: «Даже один человек может сделать очень много, а я ведь не один, нас поколение». И далее: «Жизнь есть борьба. Выбирай, против чего будешь бороться — с природой, стихиями или против вот таких людей, которые тоже вроде злой стихии».

Точно и хорошо сказанные слова должны быть услышаны читателем. Нас поколение. В. М. Мухина-Петринская — восторженный певец поколения пионеров, первопроходцев, романтиков — молодых граждан героического времени преобразований; это время ставит перед ними все более трудные, все более ответственные задания. Что касается выбора: иногда можно выбрать, чаще выбирать не приходится.

Не приспела еще пора для подробного полного рассказа о жизненном и творческом пути В. М. Мухиной-Петринской, про которую Александр Трифонович Твардовский, как известно, постоянно выступавший против всякого «приподнимания» жизни, за суровую, строгую правду искусства, писал, покоренный незаурядной личностью писательницы: «Этот человек очень талантливый, очень-очень много страдавший и сохранивший удивительную цельность и ясность души, любовь и рвение к жизни, к делу и призванию своей жизни — литературной работе»*..

* Из письма А. Т. Твардовского В. В. Полторацкому, 19 января 1958 года. ЦГАЛИ.

Обозначим здесь лишь некоторые вехи.

В. М. Мухина-Петринская родилась 7 февраля 1909 года (по новому стилю) в старинном городе Саратовской губернии — Камышине, известном своими мельницами, лесопилками и арбузной торговлей. Ее отец, Михаил Михайлович Мухин, служил счетоводом в Камышинском отделении русского торгово-промышленного банка; он был выходцем из села Шклово, с двенадцати лет батрачил по найму, прошел путь труженика-самоучки. В декабре 1919 года вступил в партию. В начале 20-х годов эвакуировал, спасая от белогвардейской банды, банковские ценности. Ценности были доставлены в полной сохранности. В 1933 году был премирован как Герой Труда; был внештатным инструктором горкома ВКП(б) в Саратове. «Был он мечтательным, стойким, принципиальным. Добрым, как Дон Кихот»,— написала об отце В. М. Мухина-Петринская, посвятив его памяти повесть «Океан и кораблик».

Мать — Мария Кирилловна Финогеева-Протасова — тоже вышла из деревни: ее предки жили в саратовском селе Кольцовка. Была она смешливая, веселая, преданная семье. Стремилась дать детям хорошее образование. Мечтала, что старшая дочь, первенец, станет «великой артисткой».

Камышинские впечатления старшей дочери перемежались с крымскими: сюда, в Севастополь, в течение семи лет Мухины ездили на лето, часто оставались и подольше: наравне с Камышиным Севастополь тоже стал родным, изначально близким местом на земле. В «Кораблях Санди» — от имени заглавного героя — сказано: «Я вполне понимаю Диккенса, написавшего свои «Рождественские рассказы», полные туманов и мрачности, в лазурной Италии. Заморские страны, с их причудливым и необычайным, весьма интересны, но как же скоро начинаешь тосковать о доме и вдруг понимаешь: что родной город самый прекрасный в мире. Наверно, у меня так будет всегда: дома — грустить о неизведанном, всматриваться в горизонт, а когда заедешь далеко — грустить о доме и близких». Санди вспоминает свои ранние годы: «Черное море. Мы жили на самом берегу бухты — высоком и обрывистом. В бухте всегда толпились корабли. Это было моим самым первым впечатлением детства — корабли! Внизу вдоль темно-синей воды бежали игрушечные трамваи. Там склады, доки, верфи, судостроительный завод имени... В городе все его называли просто: морзавод. Оттуда несся оглушительный шум, грохот, лязг, свистки, гудки и угольная пыль. Но мы сначала жили наверху, и пыль до нас не доставала».

Город здесь не назван, но и в этом вольном описании вымышленного места можно различить очертания Севастополя.

Если Севастополь запечатлелся в детской памяти в целом, несмотря на угольную пыль, декоративно-романтическим («пыль до нас не доставала»), то в арбузном Камышине зло, «рок», враждебная стихия предстали перед пятилетним ребенком сперва в образе страшного, разъяренного быка, сорвавшегося с привязи на сельскохозяйственной ярмарке, а спустя несколько лет в страшной сцене кровавого самосуда, когда «такие смирные люди, провинциалы» неожиданно обнажили свой зловещий мещанский лик: тогда и зародились в маленькой свидетельнице этих событий отвержение всякой жестокости, все более осознанное отвращение к стяжательству, к свирепой жадности, присущей мелкобуржуазной, кулацкой психологии, сочувствие к отверженному, к люмпену.