— Надо хоть немножко поспать,— спохватилась Пинегина и зевнула. Мы перешли на плот и стали укладываться спать.

Я уже засыпала, когда Мария Кирилловна окликнула меня:

— Тася, я очень хочу, чтоб вы остались с нами. Но ваше заявление ни к чему вас не обязывает. До осени еще есть время подумать. И обдумайте, как следует. Ладно?

— Ладно! Только я все равно останусь.

— А ваша аспирантура? Михаил Герасимович огорчится.

— В аспирантуре можно учиться заочно. Михаил Герасимович поможет с литературой. Но вы пока ему не говорите, а то все лето будет убеждать возвратиться в Москву.

— Я ничего от вас не слышала, Тася. Выбирать — вам.

8. ЗАБРОШЕННЫЙ РУДНИК

На топографической карте района Ыйдыги был помечен заброшенный рудник «Синий камень». Стрельцов рассказывал, что в двадцатых годах там были богатые россыпи золота, но за какие-нибудь пять лет россыпи были выработаны, и с рудника все ушли. Теперь, конечно, дороги туда заросли лесом, а бревенчатые избушки, в которых жили старатели, наверно, разрушились от дождей и снегов.

— Вы были на «Синем камне»? — спросила я Марию Кирилловну.

— Нет, не довелось.

— А в первую экспедицию по Ыйдыге?

— Надо было потерять целый день, а мы спешили. Начальник экспедиции Петров не разрешил.

— Ну вот, а теперь вы сами — начальник экспедиции. Давайте его рассмотрим. Ладно?

Мария Кирилловна охотно согласилась. Я была в восторге и с нетерпением ждала, когда мы подойдем к «Синему камню». Он был расположен на мелкой речонке Забияке, впадающей в Ыйдыгу повыше устья километров на шесть.

Но Забияки мы достигли поздно вечером и сразу после ужина улеглись спать. Проснулась я от нетерпения раньше всех, наскоро искупалась в ледяной Ыйдыге и стала разводить костер. Едва я нажарила оладий (Мария Кирилловна еще с вечера поставила тесто) и сварила крепкий кофе со сгущенным молоком, как все уже проснулись. За завтраком было решено, что в лагере останется Ярышкин, он не протестовал. Решили по пути поохотиться. Стрельцов и Пинегина захватили с собой ружья. Набрали еды и двинулись в путь. Но сразу же натолкнулись на непроходимые заросли жимолости, голубики, шиповника и синей смородины-охты.

— За ягодой недалеко ходить,— пошутила Мария Кирилловна,— сварим чудесный кисель из охты, но пройти здесь без топора невозможно.

Стрельцов тут же вернулся и захватил топор. Заткнул его за пояс. Признаться, с ружьем и топором он походил на атамана разбойников или, выражаясь более современно, на главаря банды. Все-таки прошлое кладет свой отпечаток. На Стрельцове были кирзовые сапоги, ситцевая рубаха, видавшая виды фуражка.

— Можно пройти по ручью,— предложил он.

Действительно, Забияка оказалась мелководной — в самых глубоких местах по колено,— струилась неторопливо и добродушно и совсем не оправдывала свое название. Вода была хорошо прогрета солнцем, совсем не то, что в Ыйдыге.

Пошли по песку, вдоль ручья. Солнце только что взошло. Трава и кусты еще сверкали росой, а в воздухе уже мерцала голубоватая дымка: опять необычайно жарким будет день. В небольшой усыхающей протоке прыгали длинноногие кулики. Отовсюду слышалось гоготанье гусей, кряканье уток, крики множества птиц. Над нами парили в воздухе белоснежные чайки. На песчаных отмелях темнели влажные следы сохатых, росомахи, оленей, рыси. Безлюдная тайга эта была перенаселена зверьем и птицами, которые, кажется, чувствовали себя без человека превосходно.

Среди могучих — в два-три обхвата — кедров и лиственниц ярко выделялись высокие скалы. Никогда я не видела в природе такой яркой расцветки: красные скалы, синие скалы с зелеными, синими, желтыми натеками, чистоты и блеска драгоценных камней. Вдоль ручья валялись огромные синие, желтые, черные камни с вкрапленными в них кристаллами свинцово-серого цвета. Кузя все время ахал от восторга и то и дело щелкал фотоаппаратом. Мария Кирилловна с удивлением рассматривала камни.

— На обратном пути надо взять образцы,— сказала она,— да послать геологам. Все эти синие и зеленые налеты — признаки руды!

— Золотишко все тут повыбрали! — заметил Стрельцов, оборачиваясь. Он шел впереди, выбирая путь.

— Кроме золота, могут быть другие металлы, которыми тогда, сорок лет назад, не заинтересовались,— возразила Пинегина.

Вначале мы оживленно переговаривались, но постепенно как-то примолкли, подавленные дикостью и безлюдьем. Уже месяц, как мы были в самом сердце тайги, и я все не могла ее разгадать, потому что она бесконечно менялась. И если она была чем-то живым, то это живое обладало неисчислимым множеством душ — многоликая, разная, непонятная и прекрасная. Но еще ни разу тайга не представала передо мной вот такою: первобытной, непокоренной, свободной и страшной.

Все было в движении, все трепетало, жило, сверкало, источало аромат и тянулось к небу. Горячий сухой ветер раскачивал вековые деревья... Нет. Неохватные, массивные, потрескавшиеся стволы их, ушедшие глубоко в землю, стояли неподвижно, как мощные колонны, на глубоком фундаменте, подпирающие голубой свод небес, но ветви извивались, хлестали друг друга, сыпалась в воду хвоя, а в вершинах что-то гудело протяжно и низко, как орган. Вода звонко журчала, цепляясь о старые обомшелые коряги и странной расцветки камни. Мы шли молча, следуя извивам ручья и косясь на темные заросли, откуда веяло холодной прелью.