— Зачем же именно живопись оставил?.. Может, это было... твое... настоящее!

— Я и спорт теперь оставляю.

— Едет на Байкал,— усмехнулась мама.

Художник смотрел на меня с каким-то непонятным выражением.

— Желаю тебе успеха,— проговорил он.— Я всегда мечтал только об одном — быть художником! Не пришло мне в голову, что надо сначала... человеком... потом уже... художником.

Я распорядился... все свои принадлежности для живописи, а также последние картины оставляю тебе, Андрюша. Пожалуйста, прими.

— Спасибо, но я же не художник.

— Может, еще потянет писать. Прими.

— Хорошо, спасибо, может, пригодятся, когда увижу Байкал. А картины буду беречь. Спасибо.

— Байкал? Я помню твои детские рисунки, они были очень своеобразны. Кем бы ты ни стал в будущем... искусство, или наука, или просто любой труд... никогда не стремись к славе. Поверь, главное — сам труд, когда любишь свое дело. Спасибо, что зашел проститься. Прощай. Теперь иди.

— Выйди, Андрей,— сказала мама.

Я еще раз поцеловал художника и вышел в коридор. Было смутно у меня на душе.

Навстречу шла жена Никольского — измученная, издерганная. Когда-то она была красива, от красоты ее ничего не осталось. Мама говорит, что она подавала надежды как актриса. Надежды эти не оправдались: Никольский затмил ей весь белый свет.

Она бросила взгляд на дверь в палату и подошла ко мне. В авоське позвякивали бутылки с кефиром и соками. Мы помолчали.

— Совсем не похож на мать...— сказала она, разглядывая меня в упор выцветшими синими глазами.

— А я весь в отца,— сказал я и неожиданно для себя предложил ей взглянуть на фотографию отца из журнала, благо я носил ее с собой. Никольская с интересом разглядывала папино лицо.

— Да, ты действительно похож на него,— вымолвила она и заплакала.— Женечка... Врачи говорят, нет надежды. Печень разрушена. Никто не любил Женечку так, как я любила... таким, каков он есть, со всеми его слабостями и недостатками. Когда он понял, что пропал, предлагал мне развестись-, чтоб не казнилась я, на него глядя. Но разве я брошу его? В горе и радости...

В коридор вышла побледневшая мама.

— Скорее!

Никольская бросилась в палату. Мы молча постояли в коридоре у окна — минут пять, мама хотела успокоиться. Дверь из палаты стремительно открылась. Бедная женщина встала на пороге...

— Врача к Женечке! — хрипло сказала она.

По коридору уже спешили врач и сестра. Наверное, вызвали их звонком.

Мы отправились домой. Мама очень устала. Друг ее юности уходил навсегда. Быть может, она чувствовала себя в чем-то виноватой?

Глава вторая

МОЙ ДРУГ АЛЕША

Мы с Алешей познакомились года три назад в зоопарке.

Мы стояли перед клеткой с орангутангом. Собралась довольно большая толпа — детей и взрослых, все со смехом наблюдали за обезьяной.

Орангутанг чего только не выделывал: раскачивался на перекладинке, как акробат, кувыркался, строил рожи, переносился с одного угла в другой, едва касаясь рукой прутьев клетки. Видно, он понимал, что собрал зрителей, что смешит всех. Если б клетка была не столь тесной, он бы продемонстрировал, наверное, и не такое.

Но в это время сторож приоткрыл на мгновение дверцу клетки и бросил внутрь охапку свежескошенной травы — она даже не успела привянуть. Пахла, как на лесной поляне в знойный летний день.

И орангутанг сразу забыл обо всем на свете. Он уже ничего не видел, кроме этой свежей травы... Он ее нюхал, касался губами, прижимал к груди. Разочарованные зрители пытались возгласами привлечь его внимание, вернуть снова к прежней игре. Орангутанг мрачно посмотрел на столпившихся у его клетки людей и повернулся к ним спиной. Немного постояв, он лег в дальнем углу, замер в тоске и неподвижности, уткнувшись в траву.

Мне перехватило горло, я отвернулся. И увидел рядом с собою парнишку, который, вытирая слезы, пытался незаметно выбраться из толпы.

— Жалко орангутанга,— сказал я сдавленным голосом,— тоскует он. И зачем эти зоопарки! Я бы выпустил всех зверей в их родной лес.

— А некоторые уже погибли бы теперь на свободе,— ответил парень,— потеряли навыки. Иных загрызли бы дикие собратья.

— Тогда нужны не зоопарки с клетками — это ведь жестокость,— а заповедники, где животных можно прикармливать и оберегать.