У тёти Гули все давно спали. Но она действительно их ждала. Она напоила Аделаиду тёплым молоком и отвела в комнату девочек, где её уже ждала застланная кровать.

Сон не шёл никак. Ну, никак! Она лежала с открытыми глазами и представляла себе, как мама сейчас сидит внизу у дедули, разговаривает с ним о его болезни. Они шутят, дразнят друг друга. Бабуля, наверное, поставила чайник и нарезает колбасу… Папа молчит. Он всегда молчит, когда разговаривают о болезнях, потому, что не понимает, как люди могут болеть. Он ненавидит больных. Говорит о них насмешливо и презрительно. Аделаиде даже иногда кажется, что папа думает, что люди не на самом деле болеют, а притворяются, потому что «бэздэлники» и «нэ хатат работат».

«Как же деда может притворяться?! – думает про себя Аделаида. – Притворяться, чтоб ему сделали столько уколов и только для того, чтоб не пойти на работу?! Нет! Это уж слишком! Что-то папа не то говорит!»

Она пригрелась. Чужая постель пахла духами. Аделаида знала, как они называются. Это были её любимые «Красная Москва». Бабуля стала душиться такими, когда ей их подарил деда, а иногда за компанию мочила палец и мазала Аделаиде за ушами и в середине шеи, где по бокам начинаются две косточки…

«Эх, деда, деда, – думала Аделаида, – зачем ты заболел? Только, надеюсь, ты до лета выздоровеешь? И мы снова поедем втроём в Сочи, где один раз птица вечером ударилась головой в стекло кинотеатра, у неё было сотрясение мозга, и мы её принесли домой, и она жила в моей пластмассовой кукольной корзинке. Я не хочу ехать с родителями в деревню около моря с туалетом в конце огорода, в который я тогда провалилась! И хозяйка там злая. И ещё – если б птица ударилась в деревне, мои бы папа и мама ни за что не разрешили бы мне её взять… Как мы тогда ночью вдвоём спустились прямо к морю, и ты мне тогда сказал: „Сперва разговор, потом подарок!“ Ничего! Завтра встретимся, поболтаем с тобой, и ты увидишь, что всё пойдёт хорошо и ты скоро вылечишь свой инсульт с температурой».

Аделаида проснулась раньше всех. В те редкие разы, когда она ночевала не дома, почему-то всегда просыпалась очень рано, могла даже пока совсем темно, и больше ни за что не засыпала. Немного полежав в постели, внимательно огляделась и решила встать. «Да, деда заболел, – вспомнила она, – надо будет одеться и спуститься вниз. Сейчас только совсем проснусь, и всё». Она огляделась по сторонам.

Комната дочек тёти Гули вся завалена игрушками. Здесь сидели и лежали мягкие медведи, слоники, какая-то кукольная мебель, посуда и многочисленные растрёпанные куклы. Они все до одной были в одежде домашнего пошива. Аделаида с большим знанием дела оценила фантазию и возможности дизайнеров. Но что её поразило больше всего – это рисунки на стенах. Их было столько, что обоев почти не было видно. Вот полосатый тигр и изо рта у него торчит надпись: «Р-р-р!». Вот прекрасная принцесса с короной и под ней подпись «моя мама». А вот целая картина с действующими лицами, пейзажем и их домашними животными. На каждой работе в правом нижнем углу стояли имя живописца и дата завершения полотна.

Аделаида тоже любила рисовать, однако ей никогда не разрешали «дырявить стенки и портить ремонт ради всяких глупостей».

«Как настоящие художники! – с завистью подумала она. – Вот бы с ними поскорее познакомиться!»

«Художники» спали. Точнее – это были художницы. Одна чуть побольше – она спала, разметав по подушке рыжие волосы; вторая чуть поменьше, но такая же рыжая. У той, которая поменьше, лица не было видно, а поверх одеяла лежала рука с тоненькими пальчиками и обгрызенными ногтями.

Аделаида, сунув ноги в тапочки, которые ей вчера дала тётя Гуля, тихо вышла на кухню. Она впервые была на третьем этаже и, как оказалось, в такое высокое окно смотреть очень даже интересно!

Дом стоял на горе. То есть, если с дверей это был третий этаж, сзади дома – почти второй. Вон оно на вершине горы – одноэтажное, плоское здание, по цвету похожее на розочку с торта – это тот знакомый ресторан. Там, деда говорит, один раз пела эта, как её? Ах, да! Такая красивая и счастливая Иоланта! Какие красивые вишни расцвели! Вот интересно: когда смотришь на цветущий абрикос издалека, кажется, что к белому примешали красной краски и он стал розовым, а если смотреть на вишню, или черешню – получается светло-зелёный. Хотя взрослые говорят, что абрикосы и вишни цветут белым. Но красивее всего цветёт миндаль! Он цветёт ярко-розовым, чуть ли не малиновым… Хорошо, что взрослые хоть это отличают. А вон телевизионная вышка! Аделаида вспомнила, как искала на ней мышиный хвостик и засмеялась. «Ой! – Спохватилась она. – Здесь пока все спят, а внизу уже, наверное, проснулись! Сейчас будут ставить чайник, колоть маленькими серебряными щипчиками сахар в сахарницу, тоненько на блюдечко нарежут лимон, печеньки достанут… то самое, ванильное, от которого всё дома так хорошо пахнет. Если даже у деды инсульт, что он теперь, и чай пить не будет, что ли?! Он же не на парад пойдёт маршировать! Так, немного по дому походит, со мной поболтает и потом поспит. От этого ж у него температура не поднимется и инсульт не станет выше? Может быть, сегодня ещё КВН! Какой сегодня день недели? Воскресенье, не воскресенье? Деда поднимет бордовую бархотку с экрана телевизора, включит его и будет болеть за свою любимую бакунскую команду. «Бакунская» она потому, что есть город такой, называется «Баку». У капитана бакунской команды очень смешная птичья фамилия – Гусман. Потом, когда бакунцы выиграют, а они всегда выигрывают, на маленьком экране зажжётся надпись «Интервиденье», но это уже не интересно. Главное, его команда выиграла! И деда, страшно довольный и весёлый, покрутит ручку выключения. Тогда весь свет с экрана соберётся в маленькую точку в середине, она побудет немного и погаснет.

«Надо быстро привести себя в порядок, как говорит мама, и сделать им там сюрприз! – Аделаида торопилась. – Пусть и папа и Сёма пока спят, я не маленькая, сама дойду! Подумаешь – по лестнице вниз спуститься!»

Она быстренько натянула на себя платье, колготки и вышла в коридор.

– Девочка моя, ты куда? – в дверях стояла тётя Гуля в тёмной одежде и чёрной косынкой на голове, почти такой, как у тех женщин на улице, у которых когда умирают «близкие».

– Вниз! Хочу в дедуле и бабуле! Папа с Сёмкой пусть спят, я сама спущусь! – Аделаида постаралась прошмыгнуть мимо тёти Гули. Она знала – та её не пустит, потому, что Аделаида не поела и не надела пальто, а она не хочет пальто! Ей и так не холодно! А пальто такое тяжёлое и ещё пуговицы застёгивать не хочется, потому, что…

Папа не спит, он внизу. А ты погоди немного, сейчас мама сама сюда поднимется. Лучше пойдём со мной на кухню, я тебе молока подогрею, – сказала тётя Гуля, обняла Аделаиду за плечи и повлекла за собой.

– Но я не хочу молоко! – Она попыталась вырваться. – Я хочу чай! Мне надо к дедуле! Я не люблю горячее молоко!

Аделаида знала, что так грубо со взрослыми разговаривать нельзя, тем более – в чужом доме, только сама не могла понять: почему она так себя ведёт? Почему мама и, оказывается, папа там, а она одна должна пить у соседей ненавистное горячее молоко?!