Но днём Антонио про лошадей не вспоминал. Он тенью ходил по каракке, натыкаясь на таких же, как он неприкаянных, покинутых людей. От холода пар шёл изо рта. Потрескавшиеся губы забыли, что такое улыбка, не говоря уж про смех. Рваные, истлевшие рубашки и штаны не согревали, а чего-то потеплее у солдат и матросов не было. По сравнению с ними Антонио в своём неизменном плаще чувствовал, словно он закутан в меха. Хотя по правде говоря, толку от плаща было не много: за ночь он не просыхал до конца, на холоде покрываясь ледяной коркой. А под плащом у Антонио рубашки тоже прохудились. Единственным представлявшим ценность предметом одежды оставались крепкие сапоги.

Де Лейва из всех оставшихся сил пытался поддерживать друзей, собирая их в своей каюте. В прекрасной позолоченной посуде лежали прогорклые сухари, в бокалах плескалось прокисшее вино, скорее напоминавшее уксус. Никто не жаловался: лучше сухари, чем мясо, в котором копошатся черви. К тому же все знали, сухарей и тех осталось мало.

Но одно лишь присутствие де Лейвы поднимало настроение. Он рассказывал истории о своих былых походах, о том, как он выпутывался из разных передряг. Его слушали, забыв на время о безрадостном походе Несчастливой Армады, которому, к сожалению, не видно конца. Антонио в каюте задерживался дольше остальных. Он боялся засыпать и выжидал, пока хватало сил держать глаза открытыми. В конце концов он вставал, пошатываясь, брёл к себе и проваливался в жуткий, липкий, неприятный сон.

Де Вилара пришлось из трюма выпустить: там плескалась вода, протекавшая в пробоины. Её откачивали помпами, но полностью выкачать не удавалось никак. Заделанные паклей и смолой щели текли нещадно. Дона Риккардо поместили в его собственную каюту, не развязывая рук. Некоторые предлагали де Вилара отправить вслед за лошадьми.

— Кормить предателя хуже, чем кормить лошадь, — ругался брат дона Алонсо, — зачем его здесь держать? Толку никакого.

Де Лейва придерживался иного мнения. Он был уверен, де Вилар в итоге ответит на очень важные вопросы. Главным из которых являлся вопрос о причинах поражения Армады. Дон Риккардо молчал, но на земле методы выбивания ответов были поизощрённее. Де Лейва надеялся сдать шпиона лично королю, а тот пусть уж делает с де Виларом, что угодно.

— Не умер бы за время пути, — говорил Антонио, — выглядит плохо: кожа серая, кашляет беспрестанно.

— Хоть перед смертью бы покаялся и рассказал нам правду, — усмехался в ответ дон Алонсо.

Но де Вилар подобных мыслей в голове не держал. Он чертыхался, видя входящих в каюту людей, а после плевал им вслед. Иногда Антонио казалось, брат дона Алонсо прав. Как бы плохо ни выглядел дон Риккардо, сочувствия он не вызывал. Хотя, с другой стороны, та дуэль была единственным светлым пятном во всём путешествии.

Время от времени приходили сообщения от герцога Медина-Сидония. Поговаривали, он запёрся в каюте и не выходит на свет божий. В любом случае, ничто ему не мешало продолжать строчить приказы. Вроде хорошее дело — дисциплина, а раздражала на данном этапе пути эта привычка герцога ужасно. В Северном море паташи уже не шныряли от корабля к кораблю. Передавать приказы стало гораздо сложнее. И не только из-за крутых волн, обрушивавшихся на судёнышки, предназначавшиеся для связи, но и из-за того, что этих судёнышек практически не осталось.

Исчез и кое-кто другой. Капитаны кораблей, зафрахтованных в Голландии, решили не испытывать судьбу. Находясь недалеко от родной земли, они свернули с общего курса. Догонять их было некому.

Так, к семнадцатому августа Армада уже не досчитывалась, как минимум, одной трети своих судов. А семнадцатого после того, как утренний туман рассеялся, герцогу доложили об отсутствии в радиусе видимости ещё нескольких кораблей. Приказ о повешении тех, кто отстал от Армады, не отменялся, но разыскивать потерявшихся не стали так же, как и тех, кто сбежал.

— Нас остаётся всё меньше, — заметил дон Алонсо, — скоро вообще вокруг никого не останется.

В самом деле, такая перспектива пугала. Привыкнув передвигаться огромной толпой, Армада неожиданно превратилась в сборище едва плетущихся, разбросанных по морю, разбитых кораблей. Одиночное плавание грозило каждому: держаться вместе не могла ни одна армада, что говорить про весь флот.

— Вы заметили? Похолодало, — отбивая дробь зубами, проговорил Антонио.

— Даже для Северного моря слишком холодно, — кивнул де Лейва, — после утреннего тумана теплее не стало. Люди на каракке мёрзнут. Боюсь, до Испании большинство не дойдёт.

В тот день всё же пришла одна хорошая новость: удалось каким-то чудом захватить два шотландских судна. С них сняли лоцманов. В их задачу вменялось провести Армаду через Шотландию и Ирландию. Лоцманы в восторге от предложения не были, но и выбор им никто не предоставлял. Они остались на флагманском галеоне герцога.

— Смотри, удача нам улыбнулась, — сказал де Лейва, узнав новость, — шансов вернуться становится чуть больше.

Антонио сообщение не вдохновило. Безразличие и апатия окутали его сознание. Даже тело перестало реагировать на голод и холод. Ему хотелось лечь и умереть, безропотно, спокойно и безмятежно. Де Лейва заметил неладное. Он видел, что в подобном состоянии находятся многие: матросы и солдаты лежали, обессилев, на мокрой, промерзшей палубе, забывшись лихорадочным сном. Знатные доны оставались в каютах, не имея никакого желания выходить оттуда на свет Божий.