Было это в Венгрии, когда бои шли нешуточные. Я тогда командовал артиллерийской батареей. Конец апреля сорок пятого — та еще обстановочка… Будапешт наши уже взяли, теперь развивали наступление на Вену, но до того предстояло разбить немцев на остававшемся у них кусочке Венгрии. Дело было нелегкое: местность в основном горно-лесистая, хорошо пригодная для обороны — и гораздо хуже для наступления…

Никак нельзя сказать, что наши и немецкие войска перемешались этаким слоеным пирогом, как случалось в других местах. Но обстановка все равно была сложная, часто случалось, что разные подразделения полков, а то и дивизий, шли каждое по отдельности.

Так получилось и с моей батареей. По расчетам, завтра мы должны были соединиться с остальными силами, а пока что с обеда и до вечера шли самостоятельно. Пушки везли не лошадиные упряжки, а легкие гусеничные тягачи «Комсомолец». Отличные были машины: бронированные, с пулеметом в лобовом листе. С ними батареи могли быстро менять позиции на поле боя — расчеты оказывались надежно защищены от огня легкого стрелкового оружия и даже пулеметов. Одно время, когда с танками обстояло туговато, «Комсомольца» порой использовали и как легкий танк. Жаль только, что очень много мы их потеряли в сорок первом…

Нам даже прикрытие выделили — стрелковое отделение на «студере». По сравнению с иными ситуациями — не жизнь, а малина… Приказ был четкий и недвусмысленный: ночью не двигаться. При ночной атаке на марше артиллерийское подразделение — едва ли не самая уязвимая мишень из всех, какие могут отыскаться: если у противника изрядно сил, нам не дадут времени отцепить орудия, отбиваться придется личным… На ночь нам было предписано остановиться в указанном на карте месте. Отцепить орудия, привести их и полную боевую готовность, открыть на каждое по ящику бронебойных, по ящику осколочных. Батарею расположить так, чтобы в случае появления противника с той стороны, где он находился, немедленно открыть огонь. Точных сведений о противнике и его дислокации не имелось, моторизованная разведка этого еще не установила, завтра с утра собирались послать авиаразведку вкупе с наземной.

Не особенно и сложная задача, не столь уж и опасная ситуация. Бывало гораздо хуже. К тому времени, как стемнело, мы уже добрались до указанной точки, так и не обнаружив противника. Что не означало, будто не встретим его вовсе: далеко впереди двигались наши танкисты и пехота, но обстановка была такая, что в любой момент мог получиться «слоеный пирог», как в свое время под Балатоном…

Управились быстро: отцепили пушки, раздвинули станины, все остальное сделали согласно приказу. «Комсомольцам» я приказал расположиться цепочкой на левом фланге, ближе к дороге, а стрелковому отделению назначил, без рытья окопов, позицию на правом: чтобы прикрывали со стороны недалекого леса, там и сям вплотную подступавшего и к месту нашего расположения и к дороге. В таком лесу можно незаметно для противника накопить силы, а то и легкие орудия подкатить — и вмазать так, что мало не покажется…

Я выставил слева часового из своих артиллеристов, а справа, ввиду близости леса — боевое охранение из четырех бойцов с ручником. Остальным приказал устраиваться на ночлег — не имея запрещавшего бы это приказа.

Поужинали сухим пайком. Очень хотелось чаю, он у нас имелся, как и сахар, но костер разжигать не следовало — ночью он виден издалека, и мало ли кто на свет припрется… Напоследок я еще раз обошел расположение, что особенно много времени не заняло. Вокруг, как ни вслушивайся — совершеннейшая тишина, и в небе не слышно ни единого самолета.

Не было смысла копать землянки, все равно завтра утром предстояло уходить, а палаток у нас не было. Ничего, дело привычное — на шинель лег, ее же подстелил под голову, ею же и укрылся, как гласит солдатская поговорочка еще старых времен.

В конце апреля ночи здесь не особенно и теплые, но все же не зима, а мы привычные…

На ночлег расположились кому где удалось: бойцы, кому не хватило места в кузове, — на землю у машины, расчеты — меж станинами. Механики-водители — в кузовах двух тягачей, а кузов третьего мне, как старшему по званию, предоставили в единоличное пользование. Еще раз прислушавшись к тишине и сочтя ее безопасной, я быстро уснул.

Проснулся будто от толчка. Рассвет еще не наступил. Тьфу ты! Вроде и проснулся окончательно, а и ушах по-прежнему звенит детский голосок, вроде бы девчоночий:

— Дядя, вставай! Дядя, вставай!

Настойчиво так, звонко, встревоженно. И, между прочим, на чистейшем русском. Откуда в этих местах взяться русской девочке?!

И открыл глаза, рывком сел. Она стояла у самой кормы тягача, и лунного света хватало, чтобы ее рассмотреть: самая обыкновенная девчонка лет десяти-одиннадцати, белобрысая, с двумя короткими косичками. Одеждой вовсе не похожа на мадьярских девочек, которых я уже навидался, скорее уж у нас в деревнях так одеваются: простенькая белая блузочка, довольно длинная темная юбка, не исключено, из домотканины. Помню, у меня в голове мелькнула дурацкая для времени и момента мысль: по возрасту следовало бы быть пионеркой, но галстука нет. Из угнанных? Убежала при приближении наших, по лесам бродила? Нет, не похоже: одежда целехонькая, не порванная, не испачканная, волосы аккуратно причесаны, косички не наспех заплетены…

— Ты откуда? — ошеломленно спросил я.

Она словно бы пропустила вопрос мимо ушей. Уставилась на меня сердито, даже сжатыми кулачками потрясла:

— Дядя, вставай! Вставай! Быстренько пошли отсюда!

Представления не имею, что на меня нашло, но я выпрыгнул из кузова, не надев фуражки. (Мы спали, не раздеваясь, не снимая сапог, даже ремни не ослабили.) Она уже была в нескольких шагах от меня, нетерпеливо переминалась (я заметил, что она босиком, но вроде бы не похоже, что ей холодно).