— У Каллисты Зиновьевны отекли ноги, вздулись вены и появилось покраснение на коже. Возможно из-за крема, которым она пользовалась, — добавила я после приветствия, но сама не верила в то, что говорила. Мне казалось, что всё это признаки какой-то болезни, которую нужно лечить.

— Вы присаживайтесь, — Хосе Игнасио заботливо усадил Каллисту Зиновьевну на кушетку. Она заметно волновалась, и мне не хотелось оставлять её в такую минуту, но часы показывали без одной минуты три.

— Я отменю уроки, — решила я молниеносно, — извинюсь и скажу, что не смогла…

Каллиста Зиновьевна не дала мне договорить:

— Не выдумывайте, Даша, вас с нетерпением ждут мальчуганы Намистиных. Идите и не волнуйтесь — я дойду домой и без посторонней помощи.

— Нет, — запротестовала я точно так, как Каллиста Зиновьевна утром.

— Хосе Игнасио, скажите Даше, чтобы не срывала уроки! — обратилась она к нему с наигранной строгостью.

— Даша, я провожу Каллисту Зиновьевну до самой калитки — не волнуйся — после обеда здесь всё равно делать нечего, а если кто-то придёт, то я ведь быстро вернусь. Одна нога там — другая здесь.

— Ну, хорошо — уговорили. — Я подмигнула своему спасителю, простилась взглядом с Каллистой Зиновьевной и вышла.

Миа беззвучно шла по коридору в самый конец. Судя по плакатам с рекламой медицинских препаратов, в конце коридора был аптечный пункт, а поскольку Миа — единственная медсестра на всю поликлинику, она совмещала две должности, поэтому в одном кабинете и не сидела.

Я поспешила к Намистиным. Не буду останавливаться на том, каким взглядом обволок меня Семён — словно набросил сеть на бесчисленный косяк откормленных карпов; пропущу, пожалуй, и расспросы Вероники о здоровье Каллисты Зиновьевны, и, само собой, не стану вас нагружать тем, как я вела математику и французский, — всё это несущественно по сравнению с тем, что произошло за стенами поместья Намистиных.

Еще светило солнце, низкое бледное, словно за плотной серой простынкой. К Намистиным приехали гости — пунктуальные — мои часы показывали ровно пять вечера. Я отправилась домой — мучительное беспокойство захлестнуло с новой силой. Было слишком тихо. Казалось бы, всё как всегда, но нет — калитка плохо прикрыта, Дружок не встречал, а на крыльце у самой двери я обнаружила розовый пакет с сердечками. Сначала я удивилась. Подошла к крыльцу, позвала Дружка — тишина. Заглянула в пакет — бутылка коньяка, коробка конфет и записка: «Дарья Леонардовна, я осознал свою ошибку — прошу меня простить. Семён». Я подняла пакет и толкнула дверь, но она оказалась запертой, и тут я испугалась не на шутку — неужели Каллиста Зиновьевна еще не дома? Я постучала в дверь и крикнула: «Каллиста Зиновьевна, вы дома?» Она не отвечала. Ответом была лишь жуткая тишина. Еще и Дружок куда-то исчез. Стоять и задаваться вопросами было невыносимо — от волнения я замерзла, хоть на улице во всю цвела весна. Войти я никак не могла — ключ от второго входа я никогда не брала с собой, а ключ от первого — Каллиста Зиновьевна положила к себе в карман, когда мы направлялись в поликлинику. Что же мне делать? — думала я.

Презент Семёна я вернула на прежнее место и хотела уже бежать к Хосе Игнасио, как заметила его легкую походку — он возвращался с работы. Я как гончая преодолела двор и, похоже, своим растрепанным видом перепугала и самого Хосе Игнасио.

— Что с тобой? — спросил он, метнувшись ко мне, как только заметил. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами, а я будто дар речи потеряла.

— Каллисты Зиновьевны нет! — объяснила я, переводя дыхание. — Ты обещал, что отведешь её домой? Ты выполнил своё обещание? — я упрекала его, предчувствуя, что-то нехорошее.

— Успокойся, может она зашла к соседке на чай. Не волнуйся ты так — я обработал ей воспаленные язвы таким составом, что она через пятнадцать минут и думать о боли забыла. Мы полчаса разговаривали, потом я вызвался её проводить, как и обещал, но пришел Ян Вислюков с ожогами обеих кистей — кричал и стонал, и Каллиста Зиновьевна, бодрая и разговорчивая, попрощалась со мной. Не думаю, что она свалилась бы где-то по дороге, но если хочешь, я пойду её искать — обойду всех старушек; ты только не накручивай себя — найдется твоя Каллиста Зиновьевна.

— Она за две недели выходила со двора всего пару раз, и еще ни разу не случалось, чтобы она не ждала меня дома. Она ведь знает, что я не беру с собой ключ. У нее ведь не склероз, а только ноги больные.

— Тогда давай так: я по правой стороне обхожу каждый дом — ты по левой.

Я согласилась, и пошла к калитке Лилии Оливер. Залаял её лохматый пёс, похожий как две капли воды на Дружка; я ему повторяла как сумасшедшая: «Лай громче, лай, ну, где же твоя хозяйка!» Лилия выглянула в окошко, и уже через минуту быстро шла мне навстречу, с легким румянцем на белой алебастровой коже. Соломенные волосы были собраны высоко на затылке, а прямые длинные пряди ниспадали на плечи; их теребил ветер, то и дело бросал в нежное невинное личико с мягкими чертами. Лилии не было и тридцати — стройная миниатюрная девочка с лебединой шеей, мелодичным голосом и миллионом сложных образов в голове.

— Здравствуйте, Даша, — заговорила она, не дойдя до калитки, — что-то случилось? Вы так напряжены, будто проглотили баскетбольную биту.

Очень остроумно! Но в тот миг я пропустила мимо ушей это сравнение.

— Каллиста Зиновьевна не у вас? — спросила я, сдерживая волнение.

— Не у меня, и я в полном неведении, где она и с кем. С вашим приездом я перестала читать ей стихи; новая поэма дописана до точки, а трагический финал я оплакиваю в полном одиночестве, потому что у Каллисты Зиновьевны тоже дар рассказчика и теперь, когда у неё появился постоянный слушатель, мои сонеты ей уже не так важны, как раньше.