— На том и решили, Альберт Николаевич, — сообщил Шаброль. — Никаких серьезных заданий. Основное его дело — Монкевиц. Пусть не спускает с него глаз... И теперь сообщение для вас, Альберт Николаевич. «Центр» дает вам новую связь — через торгпредство. Вас найдут. А пока вы остаетесь в Париже, вся связь только через каналы Десбона. Из него, кстати, мог бы получиться неплохой музыкант, как вы считаете?

— Мне он больше нравится как портной, — улыбнулся Венделовский, — и как наш гостеприимный хозяин.

— Ну, так попрощаемся с ним и разойдемся. — Шаброль крепко пожал руку товарищу, и по очереди они покинули маленькую портновскую мастерскую.

...Венделовский шел сумеречной, узкой парижской улицей и снова продумывал весь разговор с шефом — с беспокойством и с неудовольствием. Альберт все время ловил себя на мысли о том, что ему не совсем по душе перемена места и скорый вояж в Прагу. Он полюбил Париж и, думая об отъезде (если «Доктор» сказал о возможном отъезде, следовательно, все уже решено и жди приказа «Центра»), с печалью представлял себе расставание с Францией. Приказ Москвы мог забросить его и на Дальний Восток и в Северную Америку, в этом была особенность его профессии. Он не принадлежал себе и не мог выбирать.

Он вновь подумал об Абрамове-младшем. Представил себя на его месте. Мог бы он работать против своего отца? Для него это было бы совершенно невозможным. А что заставило «Фунтика»? Идея? Или большие деньги? Угроза расстрела его или близких? Нет, тут было нечто иное.

О многих своих товарищах Венделовский знал самое главное — это были идейные люди, защищавшие советское государство и обезвреживающие его врагов, «фунтик», несомненно, был из другой, непознанной им еще породы людей. Венделовский присматривался к нему стараясь понять, разобраться. И не мог. Почему он сам вызвался работать в любом городе, где существовало отделение РОВСа и жил руководитель одного из его отделений? Нет, Абрамов-младший не вызывал симпатий «0135»-го, доверять ему до конца он не мог.

Обдумывая предстоящие перемены, Венделовский решил, что на новом месте он должен будет поменять и свой образ жизни, и внешность, насколько это возможно без грубого грима.

Облик фланирующего богатого человека, посетителя дорогих ресторанов, домов «высокой моды» вряд ли подойдет для Марселя, для его пестрой интернациональной толпы.

Венделовский решил работать под свободного художника — отпустил усы и бороду, перестал стричься у своего парикмахера, запасся легким мольбертом, который вместе с блузой свободного покроя и традиционным шарфом, небрежно повязанным вокруг шеи, завершил нехитрый маскарад. И, разумеется, пришлось поменять квартиру, чтобы не изумлять соседей переменой внешности. Теперь Альберт Николаевич квартировал на Монпарнасе, где «служителей искусства» было немало. Бродя по улицам знаменитого холма, останавливаясь то около одного, то около другого художника сотни их располагались на каждом шагу, углубленные в работу и как бы не замечавшие зрителей — «0135» внимательно наблюдал, не тащит ли он за собой «хвоста». Но слежки не было — он был уверен.

Через Десбона «0135» сообщил «Доктору», что «Эльзасцы» на его горизонте больше не появлялись. Может быть, Шаброль опередил события, слишком перестраховался... Но нет, через Десбона связная Шаброля сообщала: за магазином продолжается демонстративно открытая слежка. У нее «на хвосте» постоянно один из трех «эльзасцев». И хотя Натали через знакомого чиновника уже сообщила полиции о неизвестных лицах, следящих за магазином ее хозяина, меры до сих пор не были приняты: эльзасцы, сменяя друг друга, целыми днями слоняются поблизости. Полиция Парижа не любила связываться с иностранцами, и со своими французами было достаточно хлопот. Оставалось только ждать развития событий.

3

В европейской эмиграции все сильнее и упорнее распространялись слухи о тайных контактах между представителями комсостава Красной Армии и немецкими офицерами, сотрудниками Генерального штаба. Эти слухи будоражили общественное мнение, серьезно мешали официальным французским кругам, желавшим сближения с Советской Россией и восстановления торговых отношений с ней.

«Центр» предложил европейской резидентуре обдумать способ пресечения злонамеренных слухов. Был принят один. Руководителем назначен «0135»-ый. Исполнителем — «Фунтик», фигура подходящая: генеральский сын, а в последнее время, до бегства из России, — командир РККА (по дополнительной легенде Осовиахим легко превращался в армейскую часть). Решили использовать и журнал РОВСа «Часовой», известный своим крайне монархическим и антисоветским направлением, ратующий за национальное спасение и возрождение России, за усиление борьбы с марксистами.

Продумывая операцию, чекисты решили опубликовать на журнальных страницах «переписку» белого и красного командиров, честных русских людей, готовых протянуть друг другу руку дружбы и вместе бороться за новую Русь — не старую, естественно, но и не за ту, что изобрел Ленин, развязавший братоубийственную гражданскую войну.

В первых двух письмах происходило как бы пробное знакомство русских офицеров. Потом «Часовой» поместил на своих страницах весьма примечательный опус:

«Письмо красного командира.

Ниже мы помещаем письмо красного командира, по своему интересу оставляющее позади оба первых. Мы уже писали, что: 1) лицо, сносящееся с нами из Советской России, очень хорошо известно редакции по прошлому и ныне занимает немалый командный пост; 2) редакция совершенно не гарантирует того, что у автора письма нет какой-то другой цели, однако при избрании его сама логика говорит за то, что он искренен; 3) редакция поставила красному командиру ряд вопросов, которые должны дополнить его ответ; 4) редакция категорически утверждает, что «краском» по мере возможности читает наш журнал; 5) редакция ничего не меняет в письмах, оставляя нетронутым все выражения автора».