Какой бы он ни был, с транспортником не сравнить.

Да, «Хаген» туговат в маневре, особенно в атмосферном. Да, по высшему пилотажу он заметно уступает «Горынычу», а уж тем более клонскому «Абзу». Зато это один из немногих флуггеров Великорасы с полным бронированием центроплана! А прибавьте впечатляющий ансамбль вооружения? Батарея ракет, два лазерных «Блитцера» на четыреста мегаджоулей, станция защиты хвоста… «Хаген» разрабатывался как тяжелый истребитель, как флуггер качественного усиления. Летающий танк, а не прима-балерина.

Мой «панцер» был оснащен увеличенной «хвостовкой» в виде поворотной башни с плазменным агрегатом на два ствола. А еще на его матовом боку красовался счастливый номер 151 — в сумме семь. Мы, пилоты, — народ суеверный. Да и цифра эстетически радует глаз.

Борт истребителя нес пылающую комету — мою личную эмблему со времен Наотарского инцидента.

Так вот, устроился я в самую масть.

Истребители сил безопасности — редкая и дорогая рабсила. Тем более что мне сразу присвоили второй «боевой» разряд. Присвоили бы и первый, но остереглись, чтобы я не зазнавался, не иначе.

Работа непыльная. Так страшно вкалывать, как на «Андромеде», не приходится. График полетов верстают чуть не на месяц вперед, а рабочих дней выпадает десять-пятнадцать. Свобода!

Жалование не сильно выше, чем у пилотов-работяг, но! Имеем свободное время — раз, и бар «Террагона» — два. А в баре всегда дежурит старина Августин Фурдик, чья голова набита разнообразными предложениями, как это свободное время можно употребить с выгодой.

— Смотри, Андрэ, — объяснял он, — порядок простой: ты хочешь поработать на себя, приходишь ко мне и сообщаешь месячный график полетов. Я тебе, будь уверен, подгоняю халтурки на свободное время или, если получается, на время обязательных работ. По пути там знаешь сколько можно наворотить?! Ого-го! Ты мне отстегиваешь долю за подгон и все! Двадцать процентов, я не жадный. Согласен?

— Допустим, согласен. — Я так удивился, что даже отодвинул чашку с латте, которым разгонялся по утрам, и удивление свое не замедлил озвучить. — Только я не понимаю… как? Кто позволит мне гонять флуггер, собственность концерна? Это же не велосипед: захотел — поехал! Вот приперся я в выходной день на палубу, и что? Кто меня на вылет выпустит? Что я диспетчеру скажу? Сеньор такой-то, мне тут надо до Цандера мотнуться и обратно, личная необходимость, знаете ли?

Фурдик являл собой редкий коктейль снисходительности, уверенности и желания все на свете разъяснить.

— М-м-м, Андрэ, до чего ж ты нервный… Ладно, объясню. Я беру двадцать процентов от заказа почему? Откуда цифра такая? Почему не десять? А потому что половину суммы я отстегиваю: диспетчеру, техникам, старшему смены и так далее, чтобы они вопросов не задавали. Все довольны.

— Вот бардак!

— Бардак! — просто согласился Августин. — Ты еще не понял, что вся наша контора — один огромный бордель? Все сосут друг у друга! Грубо? Грубо! Но правда. Концерн сосет бабки из звездных систем Лукреция и Барка, сосет из сотрудников: штрафы дикие, режим труда рабский, нечеловеческая экономия на всем вообще… да что я тебе-то рассказываю!

Я закивал, мол, с пониманием, мне рассказывать не надо — ученый.

— Ну вот, — продолжил он, — а сотрудники сосут из концерна по мере сил и возможностей, а также друг из друга. Многое не высасывается? Тогда появляюсь я, обеспечиваю, так сказать, максимальную втягиваемость. Или с чего я тут почти двадцать лет потолок копчу?

— Это же как-то… не знаю… вроде воровство? — Я подумал о моральной стороне вопроса. — А как же моральная сторона вопроса?

— Ха-ха-ха, уа-ха-ха-ха! — Фурдик долго ржал и не мог прийти в себя, а потом разъяснил моральную сторону, вытирая слезы платочком. — Ну ты дал! Эх! Сразу видно русского! Пойми, система Лукреции — это такой кусок, который концерн хочет проглотить разом, а никак. Великоват кусок! Ты представляешь, какие денежные потоки здесь крутятся? Если напечатать все эти миллиарды миллиардов терро на бумаге, выйдет гора размером с планету! Концерн физически не в силах контролировать такой оборот средств. Через меня проходят тысячи абсолютно легальных заказов, которые «DiR» не успевает обслужить! Но спрос есть, а значит, люди с головой и руками не из жопы, как ты, например, всегда смогут заработать. Конечно, мы нагреваем родной концерн на изрядные суммы. Одно флуггерное топливо чего стоит и амортизация оборудования! Но ты считал, на сколько концерн успел обуть лично тебя? Тут все у всех воруют! Это капитализм! Знаешь, что такое капитализм?

— Ну… Устаревшая общественно-экономическая формация, основанная на частной собственности на средства производства и на эксплуатации наемного труда.

— Чушь! Кто-то тебя обманул. Все проще! — Фурдик наставительно поднял палец. — Капитализм — это когда Комачо Сантуш сидит месяцами в отпуске за свой счет, ходит на смену, дай бог, пять раз в квартал, а одевается в костюмы за две тысячи терро, любит ботинки из крокодиловой кожи и прогуливает за раз жалование среднего работяги. Вот это капитализм!

— Слушай, а чего Комачо тогда тут прозябает? — спросил я.

— А-а! Романтик. Исчезающее поколение. Он за тринадцать лет в Тремезианском поясе только пропил больше, чем стоят тринадцать тонн люксогена. Срывался на Землю раза три, но всегда возвращался. Ему там скучно. Адреналиновый наркоман, понимаешь? Не может без опасности! А у нас всегда есть где пощекотать нервы. Главное вовремя завязать, пока деньги и сытая жизнь для тебя хоть что-то значат. Сантуш вот не завязал…

Надо ли говорить, что я согласился?