В тот момент мне стало спокойно. Впервые за долгое время. Ах, как бы я хотела, чтобы кто-то вот так же легко прочитал меня и объяснил мне самой, что же со мной творится. Чтобы кто-то разложил все по полочкам, и моя жизнь перестала быть запутанной, беспорядочной и хаотичной. Хотелось бы мне, чтобы я была «Макбетом», и кто-то смог понять меня и помочь понять и другим. Так что я придвинулась ближе к Джейсону, ловя каждое его слово.

Джейсон застегнул молнию на чехле с ноутбуком и положил его на кровать, к остальным вещам.

– Ладно, - он оглядел комнату в последний раз. – Пошли.

Его родители уже сидели в машине, когда мы вышли. Мистер Телбот открыл дверь и помог сыну убрать чемодан в багажник, пока Джейсон проверял, все ли в порядке с его вещами. Когда мы сели в машину и закрепили ремни безопасности, миссис Телбот обернулась, чтобы улыбнуться мне. Она была ботаником, ее муж – химиком, они оба преподавали в университете. Они так были загружены работой, что, каждый раз, когда видела их, у них в руках неизменно были книги или папки бумаг. Мне казалось странным видеть их где бы то ни было без чего-либо из этого, словно они вдруг теряли брови или носы, оказываясь где-то без увесистых томиков в руках.

– Ну, Мейси, - начала миссис Телбот, - чем будешь заниматься до августа, пока Джейсон в лагере?

– Не знаю, - пожала плечами я. Следующие восемь недель казались мне бескрайней пустыней – я должна была работать в библиотеке, подменять Джейсона за информационной стойкой, ну и, конечно, готовиться к экзаменам. Те друзья, которых я знала по студенческим курсам, разъехались, кто в Европу, кто, как и Джейсон, в лагерь. Честно говоря, наши с Джейсоном отношения были несколько странными: они втискивались в перерывы между его занятиями йогой и моими подготовительными курсами, и у нас вообще оставалось мало времени на что-либо, кроме учебы.

С другой стороны, Джейсон легко разочаровывался в людях, так что все мои попытки привести в нашу компанию кого-то еще обычно заканчивались провалом. Если новый знакомый соображал, по мнению Джейсона, чересчур медленно, был ленив и так далее в том же духе, мой парень быстро терял терпение и становился действительно грубым и вредным, так что было проще, когда мы оставались вдвоем или с его друзьями, которые каким-то образом могли с ним ладить. Впрочем, я никогда не расценивала это, как что-то плохое. Просто так уж сложилось.

По дороге в аэропорт мы с Джейсоном обсудили некоторые события, недавно произошедшие в Европе, а его мама время от времени жаловалась на «некультурных водителей». Я сидела, время от времени косясь на дюйм между коленом Джейсона и моим, и спрашивала себя, почему же не делаю ничего, чтобы и он сжался, а затем и вовсе исчез. Это тоже не было в новинку – Джейсон даже не попытался поцеловать меня вплоть до третьего свидания, а через полтора года мы так до сих пор ни разу и не упомянули о том, куда все может зайти дальше. Хотя и в этом не было ничего плохого. Медвежьи объятия от случая к случаю вполне устраивали меня, потому что мне не хотелось торопиться, а Джейсон был идеальным понимающим парнем в этом плане. Но в последнее время я начинала хотеть большего.

У стойки регистрации в аэропорту родители обняли сына, затем направились в зал ожидания, оставляя нас наедине. Я тоже обняла Джейсона, вдохнув его запах – дезодорант и средство от акне – так глубоко, словно это был мой последний вдох в жизни.

– Я буду скучать по тебе, - сказала я ему в плечо. – Очень-очень скучать.

– Это всего восемь недель, - хмыкнул он, целуя меня в макушку. Затем быстро - так быстро, что я даже не успела заметить – в губы. После этого он отстранился и посмотрел на меня, все еще не расцепляя руки на моей талии. – Я напишу тебе сообщение, - пообещал он, снова поцеловав меня в макушку.

Когда его рейс был объявлен и Джейсон скрылся из наших глаз вместе со своим чемоданом, я стояла с Телботами, глядя ему вслед и чувствуя тяжесть в груди. Это будет долгое лето. Мне так хотелось настоящего поцелуя, чего-то, что я могла бы запомнить, но уже очень давно мне пришлось выучить, что не нужно просить больше, чем получаешь. Никаких гарантий или обещаний, ты – счастливчик, если вообще удостоился прощания.

Мой отец умер. И я была рядом.

Да, именно так знали меня все, кто слышал мое имя. Я - не Мейси Куин, дочь Деборы, которая строит красивые дома в новом элитном районе. Не сестра Кэролайн, чья свадьба прошлым летом была потрясающим событием для всего Лейквью. И даже не чемпионка, побившая рекорд школы по бегу в средней школе. Нет. Я была Мейси Куин, которая проснулась на следующий день после Рождества, вышла на улицу и увидела, как ее отец лежит на дороге, а какой-то прохожий пытается оказать ему первую помощь. Я видела, как умер мой папа. Вот, кем я была. Стоило людям увидеть меня или услышать мое имя, как они вспоминали этот факт, а на их лицах немедленно появлялось Выражение. Они как бы говорили: «Ох, господи, бедняжка Мейси!», и это чувствовалось в их взглядах и даже в жестах. Минутное сочувствие, которое ничего не значит. Я ненавидела это Выражение, но видела его везде.

Впервые оно появилось передо мной в больнице. Я сидела на пластиковом стуле возле автомата с водой, когда из маленькой комнаты ожидания вышла медсестра и направилась к нам с мамой. На ее лице уже было написано, что у нее плохие новости для нас - я не раз видела это в фильмах, когда врачи выходят к родственникам, чтобы сообщить, что тот, кого они ждали, умер. В жизни я тоже видела это однажды: десять шагов, и надежда на лицах семьи сменяется безысходностью.

Когда медсестра увидела меня, поднявшуюся ей навстречу, все еще одетую в свои мешковатые пижамные штаны и первый попавшийся под руку свитер, на ее лице появилось Выражение. «Ох, бедняжка». Тогда я и понятия не имела, что с этого дня оно будет преследовать меня везде. Оно словно стало маской, которую люди надевали, едва узнав меня, и она встречала меня везде – в магазине, в школе, даже на улицах. С тех пор я приучилась ходить с каменным лицом, внимательно разглядывая ботинки или отыскивая что-то в сумке. Это было не очень сложно.