После ремонта камерный блок выглядит светлым, стены выкрашены белой краской, как в больнице. Пол натерт так, что в дни цензуры я боюсь поскользнуться на своих шпильках. Стараюсь идти быстро, чтобы успеть за широко шагающим Хартманом.

Последний раз во время цензуры не вручили Гессу письмо от жены, так как все оно было посвящено похоронам бывшего нацистского писателя Ганса Гримма. Ильзе Гесс вспоминала прежние встречи с Гриммом, его дружбу с Гессом. Тесную дружбу с нацистским писателем поддерживал сын заключенного. Последний роман Ганса Гримма “Народ без пространства” я, к сожалению, не читала. Хартман читал и много мне о нем рассказывал. Хартман не возражал, когда я предложила это письмо заключенному не вручать. Странно, но мнение о своем коллеге мне приходится пересматривать. И не в лучшую сторону. Все потому, что последнее время Хартман стал менять свое объективное отношение к заключенным: он вдруг начал жалеть их, призывал проявлять снисходительность.

Нам приходится часто пускать в ход свое основное орудие производства – большие портняжные ножницы. Очередными “жертвами” стали письма сестры Шираха Розалинды, жен Шпеера и Гесса. Все совершенно законно, строго на основании инструкции для цензоров. И тем не менее Хартман начал вдруг с жаром спорить, доказывая мне, что я слишком строго следую инструкции, положения которой можно трактовать по-разному. Например, жена Шпеера в своем письме подробно описывает ее поездку в Дюссельдорф на похороны приятельницы, указывает фамилию, вспоминает их прежние встречи с ней и ее мужем и т. д. Все это, мол, можно отнести к ее семейным делам, утверждал Хартман, а не упоминаниям об их прежних знакомых. Странный он человек: спорил, доказывал, а когда я ему спокойно предложила обратиться к председательствующему директору, чтобы он разрешил наш спор, Хартман моментально со мной согласился, вооружился ножницами и сам вырезал из писем все места, которые шли вразрез с инструкцией.

Было уже обеденное время, мы опаздывали и, естественно, спешили с вручением писем. Первому, как всегда, вручаем почту Гессу (кроме еженедельного письма, жена прислала ему какой-то карандашный рисунок, который мы ему тоже не отдали). Вручили только предварительно изрезанное письмо, но в очень большом конверте. Надзиратель, по-моему, англичанин, уже закрыл камеру на все тяжелые засовы, спрятал свои огромные ключи, и мы пошли дальше по блоку к камере Шпеера. Вдруг раздался страшный стук и дикий вопль из камеры Гесса. Надзиратель побежал узнать, в чем дело. Быстро открыл камеру. Гесс выскочил в коридор и буквально набросился на нас: почему мы не все ему отдали. Хартман спокойно и терпеливо ему разъяснил, что мы не имеем права вручать заключенному рисунки и фотографии посторонних лиц, не членов семьи. Гесс быстро повернулся к нам спиной, заворчал что-то про себя и вернулся в камеру. Сцена была не из приятных! С остальными двумя заключенными разговаривать было легче.

Заключенным разрешалось иметь в камере одиннадцать фотографий членов семьи и родственников. Никто в Шпандау, кажется, уже и не помнил, почему была определена именно эта цифра. Но факт остается фактом, поэтому при получении новых фотографий заключенный обязан был вернуть лишнее. Все полученные от заключенного фотографии регистрировались и по его просьбе нумеровались.

В субботу с директорами обошли вокруг всей территории тюрьмы, осмотрели стены, вдоль которых пропущен ток высокого напряжения. Английский директор предложил на день ток выключать: во-первых, это очень дорого для Сената, который несет все расходы по содержанию тюрьмы, и, во-вторых, на прошлой неделе у забора нашли убитую током собаку одного английского офицера.

Лето в этом году проверяет все живое на прочность. Трава выгорела, дикие кролики бегают по тюремному саду, не прячась от человека.

У поста № 2 за казармами англичане разравнивают площадку и строят бетонированный плац. Английский директор говорит, что это будет учебный танкодром. Строительство основательное, работают немцы, но оплачивают работу англичане. Вероятно, они еще долго собираются оставаться в Берлине. Вообще, вернувшись из отпуска, я заметила, что англичане начали активно ремонтировать все тюремные помещения, даже нежилые.

Сегодня 12 августа 1959 года, пятница. Чуть не опоздала на инспекцию. Проводил ее американский генерал. Сегодня какой-то странный день – все спешат. Инспекция прошла быстро и гладко. Без вопросов и жалоб. Генерал торопливо спрашивал на ходу, а старший надзиратель Фаулер только успевал повторять: “Да, сэр”. Но зато американцы внимательно осматривали старые костюмы, ордена и мундиры заключенных, в которых они поступили в тюрьму. Особенно мундир летчика Люфтваффе, в котором Гесс летал в Англию. Я этого раньше не видела. Надо будет потом во время нашей инспекции повнимательней все рассмотреть. Запомнился только очень массивный золотой портсигар Шираха, усыпанный бриллиантами. Чей-то золотой с драгоценным камнем перстень. Еще вещи Гесса: компас, простые наколенные часы летчика.

Как известно, в мае 1941 года Гесс делает неожиданный для многих зигзаг: на самолете в одиночку он перелетает в Англию. Идею полета в Англию Гесс связывал с именем профессора Мюнхенского университета Карла Гаусхофера, которого он знал еще со студенческой скамьи. Учась в университете, Гесс изучал историю, экономику и политические науки, в том числе то, что затем оказало воздействие на всю его последующую жизнь: геополитику – науку о влиянии географического положения государства на его политику. Учителем студента в этой области стал профессор Карл Гаусхофер. Гесс любил посещать его лекции. Впоследствии они никогда не теряли друг друга из вида, а идеи Гаусхофера стали преобладать в мыслях и философии Гесса.

В первые дни Второй мировой войны они часто вели между собой продолжительные беседы. Гаусхофер говорил о бессмысленности воздушных налетов на Великобританию, и Гесс соглашался с ним. Он неоднократно подчеркивал, что “в Англии есть люди, осознающие весь ужас войны и желающие помочь положить ей конец”. Вспоминая эти беседы, Гесс говорил, что Гаусхофер называл имя герцога Гамильтона, считая его влиятельным и здравомыслящим человеком. Гесс вспомнил, что он тоже встречал герцога на приеме в Берлине во время Олимпийских игр.