Хотел воткнуть в сутулую Тимохину спину какое-нибудь прицепистое словцо, однако пока искал его, примерялся — Тимоха скрылся в будке, а на стан, ревя, влетела грузовая машина с семенным зерном, и шофер, открыв дверцу, крикнул:

— Дядь Степан! Прямиком в магазин дуй, у тя дома гости…

Так он узнал про приезд зятя и, усевшись на дроги, поехал со стана, чем дальше удаляясь, тем чаще придерживая молоденького мерина, не давая ему разгоняться. Предстояло обдумать встречу и все прочее.

«Простил, — удовлетворенно думал про зятя. — И никуды не деться нам друг от дружки, повязаны главным родством. Ну сделал я промашку — што ж из этого? Сват Григорий — пусть покойно лежит, не ворочается! — третий год, как все земные обиды с собой унес… Все наши обиды до погоста!.. А глядишь, у Тони с Виталием детишки пойдут, не впорожнюю будут жить, без детишек-то. А ребятенок появится — как ему без бабушки-дедушки? Нет, правильно поступает Виталий: перемирие окончательное и существовать, как у людей положено…»

Скрипели колеса, потренькивало мятое дегтяное ведерко, прицепленное сзади; на небе ширилось предвечернее закатное зарево, и дышалось приятно, свободно, а вместе с тем почему-то боязно было.

Как только свернул на лесную дорогу, остановил мерина, снял шапку, долго смотрел на игравшую сполохами зарю, на темный лес, на все вокруг и, вздохнув, произнес: «Покуда живу, ребяты, пока вот тут я…» Достав из-под ватника четвертинку, выпил. Тихо было, и в другой раз — не приезд бы молодых — он и вовсе б не торопился. В этот день, седьмого мая, в сорок четвертом году, его вместе с тремя товарищами, когда, покуривая, стояли в рощице у танков, накрыла мина. От товарищей мало что осталось, в один гроб останки по кустам собирали, а вот он, лишившись руки, с осколками в спине и ногах, уцелел…

Сказал опять со вздохом: «Покуда живу, ребяты…» И мерин, чуть его вожжами тронул, побежал резво к своему ночному отдыху.

Но пока до Прогалина с ним добрались, в избах уже электричество зажгли, все окна светились.

Не распрягая, оставил Степан лошадь во дворе; перед избяной дверью долго шаркал сапогами по половику, кашлянул раз-другой, чтоб услышали, и, толкнув дверь, бодро сказал:

— Кто пожаловал-то… гостечки дорогие!.. А я, не зная, на работах… такая прилюдия. Здравствуйте!

Тоня — располневшая, завитая, в красивом платье в обтяжку — подошла, подставила щеку и сама поцеловала. Дочь! Понятно…

Зять Виталий, поднявшись из-за стола, стоял, то ли улыбаясь, то ли усмехаясь; Степан смело двинулся ему навстречу, норовя обнять, но одна рука — не две, ловко не обцепишь, и зять, вроде не поняв замысла тестя, сделал ответное движение — поймал активно занесенную руку Степана, быстро пожал ему пальцы, так же быстро сел на скамью, отгородившись столом.

«Пущай, — Степан небритым лицом сиял, — обломаешься, зятек, куды ж по-другому…»

Виталий тоже сиял — не лицом, парадным видом своим: белая рубашка с зеленым, атласного свечения галстуком, серебристого отлива костюм в тисненую елочку… Министр!

По избе плавал густой блинный дух, еще чем-то пахло, но уже не свойским, привезенным — селедкой пряного посола скорее всего, и что уж совсем обласкало душу Степана — вид непочатой, с цельной пробкой бутылки «Старки» на столе. Непочатой — значит, его ждали. Значит, Виталий не хотел без него…

Раскрасневшаяся, со счастливыми глазами, Мария словно б подтвердила это: пробегая с миской огурцов мимо, толкнула локтем в бок:

— Умывайсь, люди с путя, а мы их без еды томим.

— Эт мигом! Орлик токмо…

— Распрягу. Рубаху нову надень. Шею ополосни да надень…

— Эт мы, ваше женское благородие, сичас!

А сам на зятя влюбленно поглядывал, подмигивал ему, плечами пожимал: бабы, дескать, что с них возьмешь, а подчиняться надо!

Тоня, покопавшись в большой, с чемодан, сумке, вытащила оттуда, встряхнула темно-зеленый пиджак и такие же, одной материи брюки; сказала бойко:

— Это тебе, папаня. Виталик, можно считать, не носил, в выходные только когда. Костюм дорогой, теперь ты носи на здоровье, а Виталику цвет разонравился, не личит ему зеленый цвет, старит…

Виталий поморщился, буркнул:

— Ну, пошла трясти барахлом.

Степан опять подмигнул:

— Их, Виталий, позиция такая… пущай!

Спросил так, чтоб поняли его шутку, чтоб весело прозвучало:

— Из моды пинжак не выбыл? Носют такие? Тогда возьму, спасибочки…

За стол сели. Зять напротив — можно было друг на дружку смотреть свободно, хотя Виталий по-прежнему глаз особенно не показывал, и стаканчиком, подняв, чокнулся вроде б принудительно — без оживления на худом тонкогубом лице.