гнедой конь Лачин, выгнув дугой шею, бьет копытом в

землю, словно угрожая другим коням. Гладкие, крутые

бока и куполообразный круп его лоснятся и блестят,

словно покрытые позолотой. На выпуклой груди

играют мускулы; она так широка, что между передними но-

гами коня может пройти человек в шубе. Во всем

этом коне, даже в его острых настороженных ушах, в

маленькой голове с белой отметиной на лбу, в

блестящих, влажных глазах, чувствуется необыкновенная

сила. Этот конь-семилеток ласков, как двухгодовалый

жеребенок, и сказочно красив.

Тот, кто приходит полюбоваться на Лачина,

стоит как очарованный, и долго не может отвести от

него взора. На прошлогодних республиканских

скачках он завоевал первенство. Теперь его снова готовят

к скачкам и в сентябре увезут в Ашхабад. Конь

Лачин любимец Айсолтан. Она не может пройти

мимо колхозных конюшен, чтобы не зайти и не

взглянуть на Лачина. И хотя колхозники кормят

копей наславу, а для Лачина и подавно не скупятся,

Айсолтан нередко приносит десяток яиц и просит

конюха подмешать их к ячменю для Лачина. Лачин —

гордость колхоза «Гёрельде».

Айсолтан идет через поселок, и он кажется ей

маленьким городом. Вон под навесом раздуваются

и опадают кузнечные мехи, издавая странные звуки —

«васс-васс»; от горячих углей поднимается

зеленовато-белое пламя, и раскаленное железо цветет в этом

пламени волшебным красным цветком. Кузнец с силой

бьет по железу молотом; его обнаженная спина

блестит, и по ней каплями стекает пот. Сапожники

сидят в своей мастерской; зажав между колен

выделанную кожу, они быстрыми, ловкими движениями

продергивают через нее навощенную дратву. Из этой

мастерской несется запах сырых кож и юфти. Вот

портные аккуратно складывают сшитые одежды,

смазывают и протирают свои машины. В маленькой ма-

стерскои часовщик, сдвинув очки на лоб, зажмурив

один глаз, рассматривает механизм часов в лупу. Вон

подле столяров и резчиков по дереву расставлены

готовые двери, столы, табуретки, еще не собранные

части повозок.

Айсолтан проходит по одной из улиц поселка,

знакомой ей с детства, и, быть может, потому, что

она сегодня как-то по-иному смотрит вокруг, ей

кажется, что она попала сюда впервые. Похожие друг

на друга, как близнецы, стандартные дома стоят по

обеим сторонам улицы — каждый из трех комнат,

с открытой верандой по фасаду. И около каждого

дома на небольшом участке несколько плодовых

деревьев. Айсолтан вспоминает, как однажды какой-то

человек, приехавший погостить к их соседям, ночью

по ошибке забрел к ним в дом, и с досадой думает

об архитекторе:

«Почему он построил все дома на один лад?

Разве нельзя было для каждого дома найти свою,

особенную форму? Или, на худой конец, мог бы хоть

по-разному их украсить. Один бы украсил узором ковра,

другой — вышивкой кюрте, третий — узором тюбетейки

джамборук, четвертый — курсакча. Тогда кто бы ни

спросил: «А где здесь дом Айсолтан?» — ему всякий

ответил бы: «Ищи дом, где на стенах ковровые

узоры, на дверях резьба, а над дверями лепные

украшения, похожие рисунком на те, что женщины носят на

груди». А сейчас здесь, словно в городе: хочешь

найти дом — ищи номер. Но если в городе на домах

номера, так ведь там и дома не на одно лицо. Ну, да

горюй не горюй, а уж построили; не перестраивать

же заново. Вот если мы с Бегенчем... Если будет

в моей жизни большая-большая перемена, тогда уж

я построю себе дом по своему вкусу».

Айсолтан пересекает центральную площадь

поселка. Здесь стоит большое светлое здание колхозной

школы. Каждая ступенька лестницы, каждый кустик

на дворе, даже каждый камешек на дорожке с

детства дороги и милы Айсолтан. Десять лет училась

она в этой школе вместе с Бегенчем. В этом дворе

они играли, бегали, гонялись друг за другом во