— Конечно, — ответил я. — Некоторые из них забыть невозможно.

— Буддийский монах, приносящий себя в жертву, — сказал Гас. — Солдат Вьетконга, лет двенадцати на вид, поливающий людей очередями из автомата, который больше его размером. Офицер-вьетконговец, которому простреливают голову. Выгружаемые из самолетов гробы. Классика. Каждый снимок лучше, чем тысяча слов. Вот за такими я всегда и гонялся. За снимками, рассказывающими какую-то историю. А много ли вы видели таких снимков, присланных из Ирака?

— По-моему, не очень, — пожал плечами я.

Гас вздохнул.

— Понимаете, Брейди, — помолчав с минуту, сказал он, — дело в том, что именно те снимки и изменили отношение к Вьетнамской войне. Люди просто не могли с ними смириться. А штатные журналисты состоят под контролем. В большинстве своем это хорошие, преданные своему делу репортеры. Они много работают, часто подвергают себя опасности. Однако они видят и слышат только то, что разрешают им видеть и слышать военные и политики. И все это знают. Им приходится довольствоваться лишь той информацией, какую дают им вояки, а вояки получают приказы из Вашингтона. И используют средства массовой информации для достижения собственных целей. Вы когда-нибудь видели фотографии поступающих из Ирака мешков с трупами солдат?

— Думаю, что нет.

— Ну так это потому, что печатать и показывать их запрещено. И во что превращаются американские мальчишки, которых там убивают? Всего лишь в порядковые номера. — Он снова вздохнул. — Там куча хороших журналистов. Однако если им не позволяют оказываться в правильное время в правильном месте, то какое в том месте освещение, уже совершенно не важно.

— Ладно, а вы, Гас? Вам удавалось оказываться в правильное время в правильном месте?

— Я всегда был независимым фотографом, — ответил он. — И никогда штатным. Там была горстка вольных стрелков вроде меня. И они нас ненавидели.

— Кто?

— Вояки. Они же не могли контролировать нас. Не могли подвергать цензуре. Им было ясно, что мы гоняемся за информацией, которую они давать не хотят. Информацией, говорящей о бессмысленности того, что там творится. О провале всей операции. О солдатах, которые гибнут под огнем своих. О дерьмовом оборудовании. О тупоумных решениях командования. О гибели детей. Обо всем, что они скрывают. Они ведь рассказывают только собственную версию происходящего. Не настоящую правду. — Он взглянул мне в глаза: — Вы, наверное, думаете, что я параноик. Что мной правит ПСР.

— Не знаю, — пожал плечами я.

— Ну, может, оно и так. Параноик, страдающий от депрессии и непредсказуемый. Поэтому я и вел себя с Клодией как умалишенный. Поэтому не доверяю ни вам, ни Алекс. Но то, что произошло со мной там, никакой паранойей не объяснишь.

Я коснулся своей правой руки, подразумевая его, искалеченную:

— Вы говорите о…

— Это был несчастный случай, — похлопал он по культе. — Из тех, что происходят там сплошь и рядом. Еще одна пустяшная случайность, полностью изменяющая чью-то жизнь. Можно, конечно, сказать, что все произошло потому, что я оказался в правильное время в правильном месте. Когда я очнулся, у меня уже не было ни руки, ни камеры. — Он покачал головой. — Послушайте. Я отправился туда, чтобы снимать. Выполнять свое предназначение — так же, как ваш пес, созданный для охоты на птиц. Я считал, что могу что-то изменить. Могу докопаться до истины. А потом случилось вот это, и теперь я уже ничего не могу.

— То есть никаких снимков вы так и не сделали?

С минуту он, прищурясь, смотрел на меня, потом сказал:

— Давайте сменим тему.

— Как вам угодно, — пожал плечами я.

— Всего я вам рассказать не могу, — сказал он, — а вы обязаны уважать мои личные тайны. Правильно?

— Да, правильно.

— Потому что временами… — Он потряс головой. — Нет, не сейчас.

— Вы только не предпринимайте ничего, не поговорив предварительно со мной, — сказал я.

— Да вы за меня не беспокойтесь, — улыбнулся он.

— Это легче сказать, чем сделать, — ответил я.

Несколько минут спустя я покинул его квартиру. Гас проводил меня до машины. Сквозь стену болиголова из старого колониального дома, в котором жили Херб и Бет Кройдены, пробивался оранжевый свет.

— Вы с вашими домохозяевами часто видитесь? — спросил я.

— Они ко мне не лезут, — ответил Гас. — Хорошие люди. Я вижу их время от времени, когда они выводят на прогулку собаку. У них золотистый ретривер, по-моему, эта порода так называется. Там за холмом течет река Конкорд, — указал он за дом. — Они бросают палки, а собака вытаскивает их из воды. — Он обернулся ко мне: — Я тоже думаю завести собаку.

— Лучшего товарища не найти, — сказал я.

— Я пока не готов к этому. Но такая у меня цель. Почувствовать достаточную уверенность в себе, почувствовать, что я смогу заботиться о собаке.

— Цель достойная, — сказал я.

Несколько минут мы поболтали о том о сем, потом я открыл заднюю дверцу машины и взял с сиденья конверт со стандартными юридическими документами, которые привез с собой, чтобы Гас их заполнил. Он пообещал заполнить и прислать их мне факсом.

Потом он спросил, как вообще это происходит. Развод то есть.