Пока Игорь пересказывал все это Люде, пока все смеялись, а Жанна вспоминала что-то еще, ребятишки ее притащили большую тарелку клубники.

— Сама вырастила, вот, — похвасталась Жанна. — В этом году редко у кого такая. Угощайтесь…

— Чего стало в поселке больше, так это клубники, — сказал Игорь, — а меньше — пацанвы. Совсем у вас тихо.

— И как всегда ты, Игореха, попал не по адресу, — хмыкнула Жанна. — Видел моих? Орлы! Я везде передовая.

Люда засмеялась.

Разговор у женщин теперь не умолкал, Люда рассказывала, как выращивают клубнику у них под Житомиром, как ее варят; Жанна что-то выспрашивала. Игорь прислушивался к разговору, не вникая в смысл, как к шуму, и шум этот был ему приятен.

Вадька тихонько ткнул его в бок шахматной коробкой и подмигнул:

— Давай?

— Можно.

Расставили, сделали первые ходы.

— Слушай, — сказал вдруг Игорь, — говорят, что с Приваловым — твоя идея. Верно?

— Нет! — Вадик вздохнул. — С Приваловым, старичок, комбинация сложная. М-да… Жертвуется фигура и пешка, а вторая проводится в ферзи! Привалов то есть, — он сделал ход. — Я же, как тебе известно, вообще предпочитаю игру позиционную, без жертв.

— Я так и думал, — сказал Игорь.

И больше ничего уже не успел. Жанна накинулась на них:

— Ну, нахалы! Уже уселись. Все на озеро собираются, а они…

Через несколько минут их и в самом деле потащили на озеро, даже доиграть не дали.

2

Тени перешли на другую сторону улицы, вытянулись чуть ли не до середины пыльной проезжей части, и уже, совсем как когда-то, носились мальчишки на велосипедах, а жара все еще не спадала. В лесу было даже суше, томительней.

Да и какой это был лес? От песчаной дороги, по которой они шли, то и дело отслаивались тропинки, кружили, скрещиваясь и переплетаясь, беря в кольцо чуть ли не каждое дерево. Толстые, обшарпанные сотнями ног корни выпирали из утоптанной земли, и казалось, что старым соснам невмоготу, душно, они с натугой приподнимаются на цыпочки глотнуть вольного воздуха, но недотягиваются и глухо ропщут на собственное бессилие.

Жара, сухмень и грусть маревом плыли по лесу и вместе с запахом горячей сухой хвои подбирались к слабеющему Игореву сердцу. Эта дорога помнила его босоногим мальцом, нескладным подростком, верзилой-десятиклассником в рваных кедах, и теперь каждый шаг по ней давался ему с таким трудом, что не хватало сил вникнуть, о чем он говорит — идущий рядом Вадька, и все отчаянней была духота, и ясно было, что не спасешься купанием, а надо что-то сделать с собой — может, рвануть ворот, крикнуть, что все равно не веришь.

Но чему не веришь… Чему? Тому, что юность давно прошла? Что этот вот толстяк в задирающейся на пузе хлопчатой тенниске — Вадька, а не один из тех дачников, что гуляли здесь четверть века назад?

Ах, как хорошо тогда мечталось дать деру с пыльных, тихих поселковых улиц, перевернуть, крутнуть этот шарик по-своему! Увы! — жизнь, словно в насмешку, дала полный оборот, и вот идет Вадька, привычно вытирая шею скомканным платочком, вздыхает, жалуется, с каким трудом удалось в прошлом году отремонтировать верх, как сложно теперь с материалами, так сложно, что он ничего бы и не сумел, если б не Жанна с ее связями и способностями.

— Уж этим-то летом думал отдохнуть, совсем отдохнуть, так на тебе — эта жара! В городе хоть в мороженицу зайдешь, холодной воды выпьешь, но тут…

— А помнишь? — перебил Игорь. — «Богатый нищий жрет мороженое…»

— Что? Ах да, чудесные стихи, да.

«Вадька, опомнись! — хотелось сказать. — Ведь это ты! Ты! Молодой, еще не толстый, с пепельным чубом, совсем недалеко отсюда, у танцплощадки. И Вера, завороженно заглядывавшая снизу в твое бледное от ярости лицо, и я сам, и все наши первые мечты, любови и ненависти, вспыхивавшие сокрушительно и неожиданно».

— А что танцплощадка? — спросил он вместо этого. — Все там же?

— Не, та давно сгорела.

— Как сгорела?! — Игорь даже приостановился.

— Легко, как все деревянное. И давно уже, лет десять, там теперь малина разрослась…

— Слушай! — сказал Игорь. — А ты помнишь, как нас всех в милицию загребли с танцев?

— С танцев?

— Ну? Тогда твист-то запрещали. Мы его и не умели, но танцевали из принципа! И забрали одного Володьку, а мы пошли тоже из принципа — все! Нас всех и заперли, пока твой батя не приехал.

— Да-да, смешные мы были. Сколько щенячей гордости!.. — Вадька вздохнул.

А Игорь замолк, пригорюнился, думая, что и те, давние дачники тоже, верно, иногда вспоминали, какими были смешными, вздыхали… Среди них было много толстяков, а толстяки любят вздыхать, принимая свой вес за тяготы жизни.

Женщины шли чуть впереди, оживленно болтая; рыжие Жанкины мальчишки носились по лесу, самолетно раскинув руки и гудя на все лады. И вообще все было очень похоже.

На опушке остановились. Внизу лежало светлое озеро, подернутое блескучей рябью. Купы зелено-серого ивняка то тут, то там припадали к воде, а дальше — по верху окрестных холмов — опять стояли леса, почти голубые и как бы струящиеся в жарком, обескрашенном небе.