Когда Седельников начал мне изменять, не знаю. Я не была ревнива и не приглядывалась. Зато отлично помню, как его похождения всплыли наружу. Был яркий майский день. Когда после холода, мрака, мороси вдруг наступают такие дни, даже не веришь поначалу, что чудо случилось, что солнце светит и печет, как сумасшедшее, что трава нетерпеливо, с шорохом даже, лезет и раскручивает свои листочки и стрелки прямо на глазах. Целые поля одуванчиков расцветают одновременно, за полтора часа! В такой именно день я умирала на работе в тяжелом и толстом шерстяном костюме, предусмотрительно надетом с утра. Когда оранжевые прямоугольники слепящего света, который бил в громадные окна класса, переместились к учительскому столу, у меня было полное ощущение, что меня пытают утюгом. Господи, у меня ведь после шестого урока еще и кружок художественного слова! Зато четвертого урока у меня не было, и я решила быстренько сбегать домой переодеться, благо живу я недалеко от школы.

Когда я, весенне разморенная и благодушная, открыла дверь собственной квартиры, я услышала поспешный топот босых ног в сторону ванной. Я не придала этому звуку ни малейшего значения: Седельников только что потерпел очередное фиаско в какой-то фирмочке и пребывал дома, залечивая душевные раны «Незнайкой». Но Седельников появился почему-то со стороны спальни. Весь его наряд составляла ковровая накидка с кресла. Он очень походил в ту минуту на индейского вождя Монтесуму.

– Чего это ты так глупо вырядился? – поинтересовалась я. И тут до меня донесся шум включенного душа.

Слащаво улыбаясь и поглядывая в сторону ванной, Седельников затараторил:

– Понимаешь, зашел Алеха! У него в ванной гусак подтекает. И прокладка сносилась. И вентиль на ладан дышит. Мы тут подбираем железки, шаманим, экспериментируем, да все не то! Прокладку подобрать – это важно.

– Зачем же ты для этого трусы снял и накидку напялил? – удивилась я искренне и глупо, а затем преследовала в спальню, где собиралась сменить костюм на сарафанчик. Седельников попрыгал за мной, едва успевая поправлять сползающее индейское одеяние.

В ногах смятой постели я заметила что-то пестрое.

– Это Алехина одежа, – наперерез мне бросился Седельников. – Мы вентиль искали, и Алеха немного смазкой замарался. Душ теперь принимает.

Еще вчера я видела монархиста Алеху, дующим пиво в обществе моего мужа, и с ним было все в порядке. С тех пор он успел сменить ориентацию. Сегодня он надел бюстгальтер не менее чем седьмого размера и безвкусные трусы с розочкой спереди. Я приподняла двумя пальцами пестрое полосатое платье, лежавшее рядом. Оно отвратительно сильно пахло чужими духами и чужим телом.

– Это Алехино, – не сдавался Седельников. – Вернее, его жены. Она дала нам инструменты обтирать.

Я подошла к двери ванной и постучала кулаком. Шум воды прекратился, щелкнула задвижка, и предо мной предстала совершенно голая грудастая девица. Баб грудастых я не выношу – конечно, это заслуга директрисы Валентины Ивановны. Теперь прошло уже много лет, лицо девушки я напрочь забыла, но эти наглые, белые, огромные груди, просвечивавшие голубыми извилистыми жилами, помню до мелочей. И содрогаюсь.

Девица ничуть не смутилась. Она надменно пронесла мимо меня свой бюст и направилась в спальню, где уселась в кресло. В мое кресло своей голой задницей!

– Даже хорошо, что так вышло, – спокойно заявила девица. – Вам пора знать, уважаемая, что мы с Сашей давно любим друг друга. Он охладел к вам, но почему-то не решается это сказать. Глупо, правда? Особенно теперь, когда мы хотим соединить наши судьбы. Мы ведь скоро поженимся. Вам не кажется, что сейчас вы здесь лишняя? И не надо так на меня смотреть!

Она гордо колыхнула бюстом и закинула ногу на ногу. Седельников тоже что-то неопределенное хрюкнул из-под своего индейского коврика.

– Вот видите! – сказала девица. – Саша выразился недвусмысленно. Вам пора оставить его в покое. Вы мешаете чужому счастью. Согласитесь, быть третьим лишним нелегко. Третий лишний – вы; значит, вы и должны уйти!

Первое время накидка с кресла, Алеха, вентиль, развороченная постель только еще укладывались в моих мозгах, и я просто оцепенела. Моя кроткая натура не могла уяснить, что же здесь происходит. Но когда эта корова вздумала гнать меня из собственного дома, во мне проснулся зверь – не знаю, какой, не тигр, конечно, это слишком крупно, – но зверь неукротимый, жилистый и злой. Всего несколько раз в жизни я чувствовала, что он во мне есть. И вот тогда я тоже чужим, резким голосом взвизгнула «Вон!» и запустила в девицу миской с малиновым вареньем. Эта миска обычно стояла в изголовье Седельникова и делала чтение «Незнайки» еще более лакомым. Варенье попало девице прямо в голову. Мне, конечно, хотелось запустить миску в бюст, но какой-то злой компьютер в моей голове сработал и подсказал, что волосы будет труднее отмыть. В бюст же я плеснула чашку липкого седельниковского чаю. Девица мигом утратила кураж и в ужасе размазывала по лицу красное.

– Саша! Уйми эту чокнутую! – выла она страшным голосом. Седельников шагнул было ко мне, но от такой подлости я совершенно озверела, быстро развернулась и со всего размаху двинула ему коленом между ног. Он заорал. Я этот прием хорошо выполняю. Нас всех в школе физрук научил – между ног и тут же по голени. Поэтому если бы Бек вздумал...

Вырубив Седельникова, я снова обратилась к девице. Та уже соскочила с кресла и, визжа, старалась попасть ногой в трусики. Я схватила одной рукой ком ее тряпья, а другой – сладкие малиновые волосы и поволокла в прихожую. Открыв дверь, я выпихнула ее на лестничную клетку и бросила вслед одежду. Девица подхватила свои тряпки и, тряся бюстом, побежала вниз. На площадке между этажами она довольно ловко стала одеваться. Пока я разыскивала и поодиночке выбрасывала ей то ее туфли, то сумку, дверь напротив приоткрылась, и в щели показалась голова соседской старухи Раисы Михайловны. Черты лица и выражение у нее совершенно черепашьи.