– Папа! – Макс теперь только узнал в грязной окровавленной куче на полу Седельникова.

– Иди отсюда! – снова закричала я, тревожа плафон.

– Не пойду! – уперся Макс. – Тут у вас последний день Помпеи, а я куда-то пойду? Пожар надо тушить. А этот терминатор откуда? Он настоящий? Правда? А я-то сперва подумал, что в игротеке перегрелся, и теперь всякая нечисть мерещится. Что ему надо?

– Уйди сию минуту!

– Правда, Макс, уходи, не до тебя, – послышался совсем рядом со мной деловой Наташкин говорок. – Лучше в ванной воду открой. Сами все потушим. Главное в этом деле, чтоб никто сюда пожарных не вызвал. Если приедут – пиши пропало: затопчут все, переломают, перепачкают, позаливают водой да пеной. И начинай потом жизнь заново! Да вставай же, Юлик, здесь сплошной углекислый газ!

Откуда взялась Наташка? Может, я все-таки вижу сон, только и всего? Встать, например, я никак не могу, зато кричу оглушительно. А вот Бек подняться сумел – громадный, золотой, полуголый, в клочьях обгорелой мантии

– Господи, кто это? – ахнула Наташка.

– Это Бек Гарри Иванович! – заорала я (говорить тихо я старалась, но пока не могла). – Он всех нас сейчас убьет и переведет в элементы!..

– Вот зарраза! – прохрипел с пола Седельников. Наташка снова удивилась:

– Господи, это там Сашка лежит? Что с ним сделали?

Бек занес над поверженным Седельниковым громадную золотую ступню. Но в тот же миг Макс повис на его руке, а Наташка оглушительно грохнула по золотой спине чугунной сковородкой. Бек через плечо плюнул в Наташку. Та заслонилась сковородкой, как щитом, а потом снова стукнула гиганта, теперь уже по уху. Раздался тяжкий посудный звон.

– Это тебе за толстозадую! – заверещала моя отчаянная подруга. – Зачем ты ее, гад, машиной переехал? За что хорошего человека погубил?

Бек только улыбнулся бессмысленно и тоскливо и протянул руку к дипломату. Тот все еще лежал на столе.

– Макс! Ты ближе – хватай ящик! Там все его зелья! – закричала я. Мой мальчик сразу все сообразил, подхватил проворно дипломат подмышку и запрыгал с ним вдоль огненного ручья.

– Отдай, змееныш! – прорычал Бек и кинулся вдогонку. Он был крупнее, сильней, зато Макс брал скоростью и увертливостью и скакал через ручей и обратно, как заяц. Бек все же схватил его за шиворот, но Макс тут же вывалил все содержимое дипломата на пол. Стукнули, звякнули склянки, стрельнули баночки, угодившие в огонь. Запахло одновременно коптильней, помойкой и парикмахерской – адом! Бек остановился, бросил Макса.

– Ну, хорошо. Вы сами это заслужили, – сказал он, – допрыгались, доигрались с огнем. Некогда другой тупой юнец погубил плоды многих лет моего труда. Но мои годы – мгновения моей вечности. Зато ваши все кончились!

Он весь мелко затрясся, будто под ним вдруг заработал компрессор. Страшно надулись его громадные мускулы, прорезались и натянулись толстые жилы. Золото поплыло с него, как воск со свечи, а потом и вовсе полетело искрами. Затрещало, зачадило, и мы увидели, как огненный ручей вышел из берегов, взвился высоким жарким пламенем. Все вокруг вмиг запылало. Огненные волны побежали по потолку, навстречу им, снизу вверх, потекли огненные струи со стен. Ясно было, что все сгорит в минуту. Наташка вопила не своим голосом и отмахивалась от пламени сковородкой. Боже, а где Макс? И Седельников где-то на полу... Из-за этого чертова дипломата... А я-то чего молчу? Я ведь уже могу кричать! И зачем-то кричу всякий вздор!

– Агафангел! – позвала я. Совсем не так уж и громко у меня получилось. Ничего не звенело и не дрожало от моего голоса. Только сквозь треск и гул огня обрушился сверху белый ослепительный столб – совсем невесомый, но сильнее огня! Это был Агафангел в белых одеждах. Белых, как свет, из которого ни один из семи цветов не рассеялся, не потерялся. Абсолютно белых, чище снега, чище неба. Агафангел, который не знал, кто он и для чего, опустился легко, как свет, и в его правой руке был белый меч, длинный, бесконечный, как луч. Левой рукой он крепко взял уничтоженного Бека, который стал липкой золоченой шкуркой вроде змеиной выползины (Макс потом говорил, что это больше походило на резиновый комбинезон аквалангиста). Да, Бек-Геренний бездыханным пал под тяжестью света. Со шкуры бессильными черными дырами глядели его мертвые глаза. Агафангел ни слова никому не сказал. Он так покосился на меня, будто и не узнал. Я сразу поняла, что теперешний Агафангел вправду не знал никогда ни меня, ни даже Юлию Присциллу. А ведь это я звала его минуту назад, когда все горело и гибло...

В самом деле, где огонь? Или хотя бы дым? Только одну секунду, когда я моргнула от нестерпимо белого света – только эту секунду я и видела Агафангела. Он, грозно сияя мечом, повлек страшного, но побежденного мага – куда? вверх? в глубину? вдаль? Ничего не рассмотреть сквозь слепые слезы… Но огня больше не было. Мы все четверо стояли посреди моей кухни, и она не горела Стены, потолок, линолеум целы. Разделочные доски под хохлому висят рядком. Шкафчики все на месте, а в них перловка, манка и макаронные изделия в виде букв алфавита. Только на столе стоит пустая суповая тарелка.

– Так что, пожара не было? – первой пришла в себя Наташка.

– На сон похоже, – прошептала я вполне нормальным, тихим голосом. – Ты мне не снишься, Наташа? Откуда ты здесь взялась?

– Пришла на жизнь пожаловаться. А тут у вас дверь на лестницу распахнута, шум, дым... Или этого ничего не было?

– Как не было, – прокряхтел Седельников, скребя спину розовым зонтиком, – когда я чуть живой?.. Правда, куртка целая... Ну-ка, гляну на рукав... Точно! И рубашка цела. Черт! А где же рана? Я что, не пал в бою?