— Горячая вода есть? — деловито спросила Айсылу, забирая тряпку из рук хозяйки.

Они долго убирались, а Мельник отдыхал — его помощь не приняли. Через три часа кафе приняло пристойный вид. Сквозь отмытые окна на столы лился свет городских фонарей, руки больше не липли к столешницам, под ногами не хрустел сор. Мельник, Айсылу и Иринка уселись у стола по центру зала, Александра готовила на кухне.

Айсылу откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Иринка мечтательно смотрела в окно. Ее палец скользил по кромке стакана с водой, тот тихонько гудел, рука подпирала щеку. Мельник любовался тем, как блестят ее густые, черные, словно обсидиан, волосы. Он переставил затекшую ногу и услышал нежный шорох бумажных страниц. Наклонившись, он увидел книгу в мягкой обложке, застрявшую между ножкой стола и стеной. Мельник поднял ее и увидел заглавие — «Lebensansich-ten des Katers Murr». Книга раскрылась посередине, там, где ее читали чаще всего, и оказалось, что одну из длинных немецких фраз подчеркнули простым карандашом. Линия была неровная, нервная и очень глубокая. Местами грифель процарапал страницу насквозь. Мельник прочитал: «Am Ende, — sprach er zu sich selbst, als die Prinzessin ihn verlassen, — am Ende ist die Gnadigste eine Art von Leydner Flasche und walkt honette Leute durch mit elektrischen Schlagen nach furstlichem Belieben!» Он наморщил лоб, припоминая немецкие слова, но не успел перевести и был вынужден отложить книгу, потому что Александра принесла поднос, на котором исходили паром пять горшочков с жарким. Она села рядом с Мельником, и он почувствовал жар ее полного бедра, затянутого в ткань дешевой синтетической юбки.

— А кому пятый? — спросила Иринка.

В ответ на ее слова звякнул колокольчик над дверью, и в узкий зал «Мельницы» вошла ундина. Она смотрела робко, будто ожидая, что ее выгонят.

— Садись, — сказала Александра, приставляя к столу еще один стул, — садись скорее, а то остынет. Как тебя зовут?

— Нина, — ответила за девочку Иринка. Она смотрела на ундину пристально, с ревностью, и та смутилась еще больше.

— Кушай, — сказала ундине Айсылу. Она бросила на Иринку укоризненный взгляд, и та опустила глаза, — и говори. Вижу: хочешь рассказать.

Ундина подняла крышку горшочка, по залу разнесся аромат вкусной домашней еды. От одного запаха Мельнику стало так жарко, что он, извинившись, снял пальто.

— Я вижу мертвых, — быстро сказала ундина и положила в рот обжигающе горячий кусок, отчего у нее начали слезиться глаза. — Это просто лица, они ни о чем мне не говорят, не зовут, не требуют. Я просто вижу их. Просто перед глазами. Я устала. Хочу, чтобы их не было. Я на шоу пришла, только чтобы их не было.

Ундина заплакала. Айсылу наклонилась к ней через стол, обняла за плечи одной рукой, другой погладила по голове.

— Ты плачь, плачь, — сказала она. — Надо, надо плакать. Плачь, сколько нужно, мы подождем.

— Я тонула два года назад, — сказала ундина, когда ей удалось немного успокоиться, — я почти умерла. Меня вернули обратно, но началось вот это… ужасное. Призраки обступают меня, липнут ко мне, как мокрая ткань на ветру, и никак не сбежать. Я стала думать, что сошла с ума. Папе эта мысль не понравилась. Он предпочитает верить, что я — медиум. У него много денег, он купил мне участие в шоу. Просто участие — не выигрыш. Я согласилась, потому что подумала: вдруг встречу того, кто сможет помочь. Я хотела участвовать честно, не разрешила папе заплатить еще, спрашивала у мертвых ответы. Но они ничего не говорят, они всегда молчат и не отвечают: то ли не знают, то ли не хотят иметь со мной дела. Я наблюдала за всеми и думаю, что помочь мне можете только вы. Помогите мне, пожалуйста…

Она смотрела на Мельника с мольбой, но во взгляде ее было что-то большее.

— Я попытаюсь, — ответил он. — Но прежде я должен закончить одно дело.

Они ели, погрузившись в молчание.

Александра принесла горячий чай и большой яблочный пирог, разрезанный на пять частей. Мельник расслабленно откинулся назад, и в спину ему врезалось что-то твердое, что лежало в кармане его пальто. Это была маленькая баночка меда. Мельник поставил ее на стол, и Айсылу положила каждому по ложке прямо в чай. Когда Мельник сделал глоток, огонь растекся по его телу. Голоса ушли, и окончательно отступил холод. Он был готов к борьбе.

— Теперь я могу его впустить? — спросила Александра.

— Давно он там? — вопросом на вопрос ответил Мельник.

— Да, почти с самого начала, как только добрался. И он настойчив. Стучал уже несколько раз.

— Кто? — спросила ундина. — Я не слышала стука.

— Я не пустила стук, — устало ответила Александра, — потому что нам нужно было отдохнуть.

— Впускай, — сказал Мельник.

Звякнул колокольчик над дверью. Почти не хромая, поигрывая в воздухе тростью, в «Мельницу» вошел Соколов. Мельник хмуро двинулся к нему, остановился в трех шагах. Женщины остались за столом.

— Я ожидал ножа к горлу или чего-нибудь в этом роде, — весело сказал Соколов. — А вы, оказывается, гуманист.

— Нет, — ответил Мельник.

— Нет? — переспросил Соколов, картинно поднимая бровь.

— Нет.

— И это ваш ответ? Просто — «нет»?

— Да.

Улыбка сошла с лица Соколова. Трость опустилась и уперлась в пол. Обе руки легли на набалдашник.

— Выходи, — сказал Соколов, — и сдавайся полиции. Сколько ты будешь здесь сидеть? Тут, конечно, есть еда и хорошая компания, но это не жизнь…

— А какое тебе дело? Ты — герой, я — преступник. Зрители меня ненавидят, а тебя обожают. Оставь же меня в покое!

— А ты? Оставишь ли ты в покое меня — вот в чем вопрос. Или ты хочешь сказать, что не попытаешься меня достать?

— Конечно, попытаюсь. Так же, как и ты меня.

— Это значит — ни дня покоя, вечное напряжение, вечный страх.

— Я и из тюрьмы попытаюсь достать тебя. Не понимаю, в чем тут разница.

— Они не оставят тебе сил, высосут до последней капли. И некому будет тебе помочь с восстановлением — в тюрьму твой гарем не пустят, — Соколов бросил цепкий взгляд на женщин. Они выпрямились и поджали губы, будто готовясь защищаться, и только ундина быстро захлопала глазами, стараясь не заплакать.