– И как вам картинка? Не переменили своего мнения?

– О чём?

– Помните, мы с вами в доме Тверитина говорили о кошмаре быть недочеловеком, овощем. И о том, что есть вариант лучше.

– Шелегин не овощ. Насчёт вашего варианта я тоже не передумал.

– О, я не спорю, отражение в дверце шкафа Шелегин видит, – улыбнулся Андрей Андреевич. – Он вообще всё видит. В окно часами смотрит и бормочет: «Che freddo» или «Oggi c’e un bel sole!».*

* Как холодно; Сегодня прекрасный солнечный день! (итал.)

Он так, быть может, пробормочет ещё лет двадцать. На здоровье! Но его дочь! Его жена! Ещё нестарая женщина, которая с ним измучилась – и которая, простите, ещё рожать может. Она вправе хотеть мужчину и иметь его…

– Да пусть себе имеет, – спокойно сказал Самоваров. – Хоть сотню! Я просто считаю, что для удобства одного человека совсем необязательно убивать другого – только и всего. Даже для удобства ребёнка никого убивать нельзя. Но у Шелегиных, к счастью, так вопрос не стоит.

Андрей Андреевич покачал головой:

– Неужели вы, человек мужественный и решительный, хотели бы вот так тупо смотреть в окно двадцать лет подряд и отравлять жизнь своей молодой прелестной жене? Разве не предпочли бы уйти по-мужски?

– Не знаю. Жизнь кому-то отравлять мне, кажется, ещё не приходилось. Зато знаю, как женщины умеют уходить по-женски.

– Смешно вывернулись!

– Совсем это не смешно. Почему-то считается гуманным мерзкого убийцу, мучителя, насильника содержать до естественного издыхания за счёт общества. То есть за счёт родни замученных и тех, кого он мог бы мучить, если б они ему попались. Почему же гуманно больного человека убить? Почему нельзя к нему отнестись хотя бы как к мучителю и убийце? Почему надо с ним быть жесточе, свирепее?

– Но если он сам…

– Про то, чего он сам хочет, мы с вами уже говорили, и вообще…

Самоваров снова ненужно разгорячился, и даже поставец в покое оставил– не выдержит тонкая работа взбудораженного ума и непослушной шалой руки. Он повернулся к Андрею Андреевичу. Тот застыл в углу дивана и казался очень маленьким, щуплым. Солнечный зайчик сполз с его золотой головы на потёртый репс диванной обивки.

– Вы меня, Николай Алексеевич, всегда сражаете силой своей убеждённости, – сказал Смирнов без улыбки. – Даже спорить неловко. По правде говоря, я думал, когда вы увидите Шелегина, то…

– Скажите, а он действительно ноты различает, музыку? – спросил Самоваров.

– Как ни странно, да. Ноты читает свободно, массу музыки помнит и узнаёт. Даша даже врёт, что он сочиняет. Вот этому не верьте. Явный бред! Но там, где музыка, в памяти у него не провал, а наоборот – выступ, что ли. И при этом фамилию собственную он напрочь забыл. Я же говорю, психиатры пылинки сдувать с него должны. Уникальный случай! А про сочинительство не верьте.

– Но почему?

– Неспособен. Он ведь и до травмы своей занимался композицией. Но увы… В Союз композиторов его не приняли: так слабенько там показался, что отсеяли сразу же. Не дано, значит. Талант ведь – это привет от дьявола. А в Шелегине дьявольского ничего нет, вы же видели. Он и до аварии тусклый очень был. Негде дьяволу спрятаться!

– Так ли уж всё мистически? – усомнился Самоваров.

– Конечно. Талант – хворь, болезненное искривление. Значит, зло. Значит, дьявол. Вы про Тартини байку знаете?

– Не знаю. Даже понятия не имею, кто это такой.

– Композитор, скрипач. Жил в XVIII веке. Это вам что-нибудь говорит? Ах да, что это я! Вы ведь знаток стильной мебели и изящных искусств – значит, имеете представление о тех романтических временах. Джузеппе Тартини – итальянец, как и наш общий друг – был буян, скандалист, наверняка пьяница и при этом виртуоз (что странно!). Он видел сон. Приснился ему чёрт с рожками и сказал: «Продай мне душу!» Почему-то тогда этим все бредили. Верили всерьёз! Многим такого договора очень хотелось – жадным до жизни. Теперь все желают подобной сделки, только где они, эти черти? Никому наши души не нужны. И что такое душа, кроме чертей, похоже, никто не знает. Но я не об этом …

Андрей Андреевич махнул рукой и продолжил:

– Так вот, пьющий скрипач Тартини во сне продал чёрту свою душу и собрался взамен потребовать себе чего-нибудь хорошего, как старик у золотой рыбки. Долго чесал затылок, чего бы пожелать. Корыто у него, наверное, уже было – и он подумал о деньгах, женщинах и вине. Но чёрт лучше знал, чего ему нужно. Чёрт взял скрипку, скорчил рожу – прими, мол, меня в свой оркестр, Тартини, я неплохо пиликаю – и начал играть. Музыку Тартини услышал невероятную, со всякими вывертами и трелями. От восторга ему перестало хватать воздуха, сердце приготовилось разорваться, и чёрт провалился к себе в преисподнюю. Проснулся Тартини весь в поту и в слезах счастья, бросился записывать чёртову музыку. Но вы ведь знаете, как бывает – чем больше силишься сон вспомнить, тем быстрее он исчезает. Сидишь, воздух руками хватаешь – вот оно! только что тут было! Только какое оно? И было ли? Короче, Тартини под впечатлением этого сна написал сонату и назвал её «Дьявольские трели». Или «Трель дьявола». Переводят по-разному, но суть ясна. Однако сам он признавался, что это совсем не то, что он слышал от чёрта. Как ни старался, не вышло! И в самом деле не то.

– Вы эту музыку слышали? – спросил Самоваров.

– Конечно. Уверяю вас, ничего дьявольского. Зато сам Тартини после этого случая хотел совсем музыку бросить – понял, от кого она исходит. И боязно было – вдруг договор в самом деле состоялся? Потом, правда, снова играть начал – кормиться-то надо. Так что конец истории самый банальный. Вы хотели бы такого чёрта повстречать, а? Мне иногда очень хочется.

– А разве там, в Таиланде?.. – начал Самоваров.

Андрей Андреевич его не понял: