Самоваров не стал спорить:

– Хотите верьте – хотите нет. Только лучше бы вам кончить это дело миром.

– Миром – с кем? – почти взвыл возмущённый Андрей Андреевич. – С Вагнером? С сумасшедшей сопливой девчонкой? С дурой рыжей, тоже, кстати, сумасшедшей? С полутрупом, который не говорит и не шевелится? И эта шайка убогих собирается сокрушить мою жизнь? Не выйдет! Если только эти недоумки со не попали в руки человека опытного, сообразительного и жестокого… Господи, не в ваши ли?

Андрей Андреевич даже побелел от ужаса и, тихо ёрзая, переместился в самый угол дивана. Хрустнула под ним деревяшка, уже надломленная сёстрами Пекишевыми.

«Срочно раму диванную ремонтировать надо, не то развалят вещь к чёрту», – подумал Самоваров, а вслух заговорил как можно спокойнее:

– Я в этом деле постороннее лицо. Так бывает – случайно увидел краешек чужой жизни. А вам надо решать, что делать дальше. И нечего меня бояться. Есть кое-что для вас пострашнее.

– Вы, конечно, правду имеете в виду? – догадался Андрей Андреевич. – А правда в том, что не было такого композитора – Шелегина. Кого угодно спросите! Что может в этом смыслить Гюнтер Фишер? Он в Вене сидит. Никакого Шелегина не было! И нет. И не будет. Он очень плох сейчас. Не суетиться надо с фестивалями и Фишерами, а думать, как его спасти, если это ещё возможно. Именно этим я собираюсь заняться – помогать, а не каяться. Реально помогать! Николай Алексеевич, дайте мне слово, что вы в этом дурацком заговоре не при чём.

– Даю, хотя подобные клятвы не в моих правилах, – неохотно сказал Самоваров. – Что мы с вами, в самом деле бразильцы, что ли? Мелодрама какая-то! Непричастен я к венским делам, непричастен!

Андрей Андреевич криво усмехнулся:

– И на том спасибо. Странное дело: люди, которые мне нравятся, всегда как-то ускользают от меня, отходят, теряются по жизни. Вот и вы теперь… Жалко. Мне поначалу казалось… Мы ведь не врагами расстаёмся, правда?

Самоваров не любил подобных сцен. Они казались ему неестественными. Он всегда удивлялся, как их удаётся сочинять сценаристам голливудских психологических драм. Чтоб два мужика, нервно теребя душевные струны и говоря много проникновенных слов, прощались навсегда?

Он ответил Андрею Андреевичу недовольно:

– С чего вы взяли, что мы расстаёмся? За море сегодня едем, что ли? А Рождественский концерт? До него придётся каждый день видеться.

Андрей Андреевич был уже в дверях. Походка у него из летящей сделалась неровной и вялой, как у подвыпившего.

Он оглянулся:

– Я другое имел в виду. Вы разве не поняли? Ну, а если по-вашему на вещи смотреть, тогда до свидания.

Шальная мысль мелькнула в голове Самоварова. Вспомнилась подозрения Стаса, который ищет все концы в психушке. Все мы пограничники… Я дуриков люблю…

Будто спохватившись, Самоваров остановил уходящего гостя:

– Чуть не забыл! Андрей Андреевич, если увидите Витю Фролова, передайте, чтобы он ко мне зашёл. У меня к нему предложение есть по части массажа.

– Хорошо, – кротко ответил Андрей Андреевич и вышел.

Его тихая, печальная улыбка сразила Самоварова даже больше, чем убийственное слово «хорошо». Пока они говорили об Анне, об украденной музыке, о Марине Петровне, Самоваров всё время почему-то думал о Тверитине и уколах. Самые дикие мысли лезли в голову. Увидев, что Андрей Андреевич уходит, и доверительных бесед у них, судя по всему, больше не будет, Самоваров решился на топорную провокацию, древнюю, как мир. И сработало!

Расстроенный Андрей Андреевич либо не сумел быстро среагировать и притвориться, либо не ожидал от Самоварова подобной пакости. Он лишь грустно улыбнулся и признал, что знаком с Витей Фроловым. Самоваров почему-то стало неловко.

«Смирнов ко мне со всей бразильской чувствительностью, а я к нему с подвохом, – подумал он. – Такой вот конец дружбы. Ну и ладно! Главное, Витя-то тут при чём? Как же это всё спутано? Смирнов наследник Тверитина, Смирнов бывал у Щепина и тому понравился. Смирнов знаком с Витей – каким образом? И что всё это значит? Как ни морщись, а значить это может только одно… Нет, немыслимо! А теперь ещё и злая девочка Даша начинает устраивать всё по справедливости, то есть по-своему. Жарко будет!»

Даше было не жарко, а холодно, и очень. Она уже второй час бесцельно бродила вдоль массивной, серой от мороза генерал-губернаторской ограды и наблюдала за прохожими. Сидеть у Самоварова ей показалось скучно. Она надеялась на улице, около музея, встретить Настю. Настя просто обязана помочь ей с этим проклятым разрешением для Вены. Не может быть, чтобы не нашлось какого-нибудь хитрого способа!

Даша перебирала в уме все варианты, по разным причинам забракованные. Можно бы попытаться самим, без всякого нотариуса сделать подходящую бумагу. Для этого достаточно узнать, как она должна выглядеть. А потом при свидетелях – при Августе Ивановне и том же упрямом Самоварове, который ради Насти на всё согласится – отец эту бумагу подпишет. Даша видела подобные сцены в детективных фильмах. Да, отец обязательно подпишет – поставит закорючку. Или опять надо пробовать видеозапись…

Интересно, куда Настя запропастилась? На улице, которая упиралась в плотный, как кисель, туман над рекой Нетью, Даше встречались лишь незнакомые люди. Все они шли, не глядя друг на друга и, конечно, по делам, а не ради удовольствия. Какие могут быть удовольствия в такой мороз? Прохожие были с розовыми носами и белыми игольчатыми бородами, наросшими на шарфах. Даше, когда она моргала, всякий раз приходилось расширять глаза, чтоб ресницы не путались, и верхние не липли к нижним. Сквозь заиндевевший частокол собственных ресниц Даша вглядывалась в чужие лица. Долго вглядывалась. Наконец она поняла, что совсем замёрзла.