— Минуточку. — Ле Брев рукой попросил офицера в форме выйти и повернулся ко мне, сверкая глазами. — Так что вы говорите?

— Я пытаюсь сказать, что исчезновение моих детей связано с каким-то ритуалом, воспроизведением участи, постигшей детей Сульта.

Он беззвучно рассмеялся:

— О нет. Еще раз нет, месье. Это не так.

Я набросился на него, завершая нашу дискуссию:

— Хорошо. Почему же тогда вы мне сразу все не рассказали?

Ле Брев поднялся:

— Потому что там нашли не двоих детей.

— Вы сказали, что двоих.

— Я сказал это, чтобы испытать вас.

— Как и сегодня, я думаю?

— Да. Как сегодня.

Продавщица сигарет в отеле была права.

— Вы хотите сказать, что все, что мне сообщила ваша жена о детях Сульта и что писалось в газетах в то время, все это просто миф?

Опять эта пена в уголке его рта. Он облизал губы.

— Нет. Раз уж вы спрашиваете, я скажу. Детей у Сульта было двое, это верно. Они родились во время войны и позже оказались, как бы это сказать, поджигателями.

— Да. Эту версию я слышал. И вы расследовали их дело, будучи молодым детективом?

— И что же вы еще слышали?

— Что они погибли во время пожара. В каком-то шалаше, который они сами соорудили. Около дома, где я жил. На том месте в лесу.

Ле Брев покачал седой головой:

— Почти так, но не совсем, мой друг. Там были обнаружены не двое детей, если уж вам так надо знать.

— Тогда вы солгали мне, инспектор.

— Да, немного. Признаюсь.

— И что же это должно означать?

Ледяным тоном он сказал:

— Было найдено только одно тело.

Полиция доставила меня в Сен-Максим и высадила у гостиницы. Ле Брев собирался в Понтобан в комиссариат. По дороге мы говорили мало, будто взвешивали и обдумывали слова, прежде чем сказать что-то друг другу. Но, прощаясь около „Леванта“, он еще раз посоветовал мне ехать домой.

— Разве вас не ждет работа? — намекнул он.

— Думаю, ждет. А вас?

Он с каменным лицом уставился на меня:

— Не корчите из себя умника, месье. Мы свяжемся с вами, если появятся какие-нибудь новости. Нет смысла оставаться здесь дальше, если у вас, конечно, нет на то личной причины.

— Причины? — выпалил я. — Было совершено преступление. Против меня, против моих детей. И я хочу знать почему?

Он вздохнул:

— Я говорил вам в первый же день. Иногда мы сталкиваемся с такими тайнами, которые невозможно раскрыть.

— Но вы же умный полицейский. Вы знаете это.

Он опять вздохнул:

— Ответов на все вопросы я не знаю.

— Ну ладно. Тогда я попытаюсь найти их.

Я стоял на улице и смотрел, как он отъезжает, затем вошел в холл. Киоск опять был закрыт. Наверху, в своей спальне, я попробовал снова дозвониться Эмме, но трубку опять поднял ее отец.

— Джеральд, я ездил на опознание тела. В Каркасон. Это не наш ребенок.

— Слава тебе Господи, — вымолвил он.

— Как Эмма? Когда она возвращается в Рингвуд?

— С Эммой все в порядке, — бросил он жестко. — Мы не знаем, когда она вернется. Она настаивала, чтобы ты не звонил.

— Боже мой! Но она же моя жена.

— Я должен поступать так, как она требует. Она живет своим умом.

Я положил трубку и позвонил в редакцию. Эстель тоже разговаривала со мной холодно. Я попытался продиктовать ей вопросы, которые мне хотелось еще раз проверить: Сульты во время войны, пожары в 1953 году, имелись ли недавно случаи исчезновения детей в этом районе?

— Мне очень жаль, Джим…

— Разве ты не хочешь, чтобы я их нашел?

— Конечно, хочу, Джим. Но я действительно ничего больше не могу для тебя сделать.

Думаю, что на этом все и кончилось бы. Я тоже мог бы сдаться, не объявись снова Люка. Старый Люка с обвисшими усами и лоснящимися брюками, который пришел тогда в дом с хрупкой женщиной Огюстиной и первым рассказал мне о Сультах. О том, как они сотрудничали с немцами в годы войны, и что потом случилось с семьей, подтвердив поразительно точные подозрения Эммы, высказанные после беседы с Элореаном. Люка тогда не хотел много говорить о Сультах, но сейчас он сам позвонил и предложил встретиться за чашечкой кофе в кафе на площади.