Через несколько недель после эпизода в Олд Вик и под конец курса скорописи мама встретила меня дома, воодушевленно размахивая листком бумаги с известием от Стивена. Он позвонил, чтобы пригласить меня на Майский бал в Кембридже [15] . Известие было сногсшибательным. За год до моих выпускных экзаменов по школе прошел слух, что одну из девочек пригласили на Майский бал. Все остальные, включая меня, зеленели от зависти и смаковали каждую подробность торжества, со временем ставшего притчей во языцех. Сейчас же, вопреки всяким ожиданиям, пришла моя очередь. Когда Стивен позвонил, чтобы повторить приглашение, я с радостью приняла его. Вопрос о том, что надеть, решился сам собой, когда я отыскала в магазинчике рядом со школой стенографии платье из белого с синим шелка, на которое у меня как раз хватило денег.

Майский бал, который, с присущей Кембриджу противоречивостью, всегда проводится в июне, должен был состояться через несколько месяцев. Тем временем мне нужно было заняться пополнением собственного кошелька, опустошенного покупкой бального платья, чтобы обеспечить себе путешествие в Испанию, которое я планировала на лето. Я заключила соглашение с агентством по временному трудоустройству в Сент-Олбанс. Мое первое назначение представляло собой подработку на полтора рабочих дня в Вестминстер-банке, управляющий которого – терпеливый, добрый мистер Эберкромби – был другом моего отца. Меня усадили за телефонный коммутатор, но я, не имея ни малейшего представления о том, что нужно делать, запаниковала перед панелью с мигающими лампочками и могла только лихорадочно выдергивать одни штепсели и вставлять другие в свободные отверстия. В результате я лишь отрезала все входящие звонки и соединила людей, сидящих друг напротив друга. После этого я переходила с одной временной работы на другую; время шло, весна сменилась ранним летом и наступила пора Майского бала.

Стивен заехал за мной жарким июньским днем, чтобы отвезти в Кембридж, и я поразилась перемене к худшему в его состоянии, произошедшей со времени театральной эскапады. Я даже усомнилась в его способности справиться с отцовской машиной – гигантским старым «Фордом-Зафирой». Прочная, как танк, она, по всей вероятности, форсировала реки в Кашмире, когда семья Хокинг – без Стивена, который в то время оставался в школьном пансионе в Англии, – жила в Индии несколько лет тому назад. Я боялась, что эта сногсшибательная во всех отношениях машина окажется слишком скоростной для своего водителя – худощавого, хрупкого, прихрамывающего, опирающегося на руль, чтобы выглянуть из-за приборной панели. Я познакомила Стивена с мамой. Она не выказала ни удивления, ни тревоги; лишь помахала нам вслед, как фея-крестная, отправляющая меня на бал в компании Прекрасного Принца в хрустальной карете, уносящей нас прочь.

Дорога в Кембридж обернулась кошмаром. Я обнаружила, что Стивен позаимствовал стиль вождения у отца, который был знаменит своей безудержной прытью за рулем, не гнушался обгоном на подъеме и повороте и даже, по слухам, ездил по встречной полосе автомагистрали. Заглушая все наши попытки завязать разговор, ветер с ревом врывался в открытые окна, а мы всё неслись на головокружительной скорости через поля и рощи Хартфордшира [16] , направляясь в пустоши Кембриджшира. Перепуганная, я лишь одним глазком выглядывала в окно, пытаясь рассмотреть дорогу перед нами; что касается Стивена, то он спокойно озирался по сторонам – лишь дорога, похоже, нисколько его не интересовала. Не исключаю, что его бесстрашие было обусловлено авантюризмом, связанным со смертельным приговором, который вынесла ему судьба. Но мне от этого не становилось легче; я молча поклялась себе, что поеду обратно поездом. У меня уже появились серьезные сомнения в том, что Майский бал – это такая уж сказочная идея.

Опровергая законы статистики дорожных происшествий, мы умудрились добраться неповрежденными до прибежища Стивена – красивого пансиона стиля 30-х годов, предназначенного для выпускников. Другие его обитатели заканчивали наводить марафет в преддверии кутежа. Я переоделась в комнате на верхнем этаже, которую отвела мне экономка, а затем была представлена соседям Стивена и другим аспирантам, чье противоречивое отношение к нему поставило меня в тупик. К нему обращались на научном жаргоне, порой с едким сарказмом или сокрушительной критикой, но всегда с юмором. Что касается отношения к нему как к личности, то я почувствовала исходящую от них мягкую внимательность, граничащую с любовью. Мне было очень трудно совместить эти крайности. Я привыкла к согласованности между отношением и обращением и испытывала замешательство в обществе этих людей, которые могли разыгрывать роль адвоката дьявола, вступая друг с другом – то есть со Стивеном – в яростный спор, а через минуту уже, как ни в чем не бывало, заботиться о его личных нуждах, как если бы он был их господином. Меня не учили разделять разум и чувство, интеллект и сердце. В этих вопросах я была неискушенной и должна была многое усвоить – по кембриджским стандартам такая неискушенность граничила с предсказуемостью и банальностью.

Сначала все мы отправились на поздний ужин, состоявшийся на первом этаже ресторана на углу Кингс-Парейд [17] . С моего места открывался вид на башенки и шпили Кингс-колледжа [18] , на темный силуэт часовни и проездной башни на фоне сияющей панорамы заката Восточной Англии. Это само по себе было достаточно волшебно. Затем мы вернулись в дом, чтобы завершить последние приготовления перед десятиминутным променадом по просторам садов на Задворках [19] , где водная гладь отражает зелень бесконечных газонов, до старинных двориков колледжа Тринити-холл, где учился Стивен. Он настоял на том, что в колледж надо взять его магнитофон и коллекцию кассет, чтобы установить в комнате, предоставленной в наше распоряжение на случай, если нам захочется отдохнуть от увеселений, но ноша оказалась слишком тяжелой для него. «Ой, да будет тебе, – добродушно проворчал один из его приятелей. – Давай понесу». И так и сделал.

Небольшой, неброский, укрытый от посторонних глаз Тринити-холл представляет собой довольно разношерстную картину: скопление зданий, среди которых есть очень старые, просто старые, викторианские и современные; просторные газоны, цветочные клумбы и терраса с видом на реку. Мы подошли к колледжу с противоположного берега Кэм, перед тем немного постояв на высоком изгибе нового моста, недавно построенного по эскизу трагически погибшего в 1960 году студента Тимоти Моргана, о чем очень серьезным тоном поведал мне Стивен. С этого моста нам открылся поистине сказочный вид, который напомнил мне о загадочном поместье из моего любимого французского романа «Большой Мольн» Алена-Фурнье, герой которого, Августин Мольн, случайно набредает на сияющий огнями замок среди необитаемых холмов и из восхищенного наблюдателя внезапно превращается в участника шумного веселья, музицирования и танцев, не зная, чего ему ожидать в следующий момент. Здесь, в Тринити-холле, в ночном воздухе трепетали звуки оркестров; лужайка у реки была украшена мерцающими фонариками, как и грандиозный лесной бук в ее центре; пары уже танцевали на подиуме, устроенном вокруг дерева. В павильоне на самой высокой точке лужайки нас ожидали друзья Стивена, с которыми мне еще не довелось познакомиться. Мы были представлены друг другу, после чего выстроились в очередь за шампанским (официанты наливали его из ванны!), а затем перешли к буфету и остальным ожидавшим нас развлечениям: в зале для торжественных мероприятий, где яблоку было негде упасть, на далекой сцене выступало чуть слышное кабаре; в комнате с элегантным интерьером струнный квартет пытался переиграть разместившийся на лужайке ямайский шумовой оркестр; на углу рядом со старой библиотекой с горящей жаровни подавали каштаны. Наши спутники разбрелись кто куда, а мы остались сидеть на террасе у реки и наблюдать за танцующими парами, сплетающимися под гипнотические ритмы шумового оркестра. «Извини, что я не танцую», – сказал Стивен. «Ничего страшного», – солгала я.

Однако до танцев дело все же дошло: еще раз посетив буфет и получив очередную порцию шампанского, мы обнаружили в укромном уголке подвала джазовый оркестр. В комнате было бы абсолютно темно, если бы не странные сполохи голубоватого света. Фигуры мужчин были неразличимы, однако их манжеты и воротнички сияли неестественно ярким светом; девушки же полностью терялись в сумраке. Меня заворожило это странное зрелище. Стивен объяснил, что особый свет ламп отражается от флуоресцентных частиц стирального порошка на одежде; именно поэтому рубашки молодых людей светились так ярко, в отличие от новых платьев девушек, еще не знавших прикосновения Tide, Daz или другого моющего средства и поэтому не сиявших призрачным светом. В темноте погреба мне наконец удалось уговорить Стивена выйти на танцпол. Обнявшись, мы осторожно покачивались из стороны в сторону, посмеиваясь над танцующими голубоватыми отблесками, пока, к нашему разочарованию, оркестр не окончил выступление и не отправился восвояси.