Италия была изумительна: это оказался праздник для ума и сердца. Искусство, история, музыка, свет и цвет встречались повсюду, куда бы мы ни отправились, – Комо, Флоренция, Сан-Джиминьяно, Пиза, Сиена, Верона, Падуя – в головокружительном потоке витиеватого изобилия. Однажды вечером во Флоренции, проведя день в обществе Микеланджело, Боттичелли, Беллини и Леонардо да Винчи, мы с мамой сидели у окна, из которого открывался вид на реку Арно и Палаццо Питти, куда мы собирались на концерт. Именно в этот волнующий момент она рассказала мне о причинах, побудивших ее выйти замуж за моего отца перед началом войны. Она сказала, что хотела иметь возможность самостоятельно ухаживать за ним, если бы он был ранен. Через несколько дней я вспомнила о ее признании, звучавшем как предсказание: в Венеции, в отеле Делла Салюте, расположенном вдоль узкого канала по соседству с одноименным собором, я получила открытку, которую торжественно вручил мне менеджер. Открытка, изображавшая вид на замок в Зальцбурге, оказалась от Стивена.

Я была вне себя от радости. Неужели Стивен тоже думал обо мне, как и я о нем? У меня появились основания для надежды, что он хотел бы увидеться со мной в конце лета. Открытка содержала необыкновенно много новостей. Он приехал в Зальцбург на заключительную часть фестиваля и удивлялся его контрасту с Байройтом. Чехословакия ему понравилась, все было удивительно дешево, что составило отличную рекламу коммунизму. Он ничего не написал о том, что неудачное падение в поезде в Германии лишило его передних зубов: это обеспечило дядю на Харли-стрит большим объемом болезненной для пациента работы. Нахлынувшие романтические переживания, хоть и переданные на расстоянии, сделали Венецию – ее каналы, лагуны, палаццо, соборы, галереи и островки – еще более прекрасными; однако в нетерпении открыть новую страницу собственной истории я не сожалела о том, что нужно вернуться в Швейцарию. Из Базеля мы полетели домой на самолете, разместив автомобиль в его грузовом отделении: такая экстравагантная концовка была, впрочем, вполне оправданна, учитывая то, сколько тысяч миль мой отец провел за рулем, колеся по Европе в течение долгих лет.

Стивен был рад видеть меня. Интуитивно я понимала, что он начал более оптимистично воспринимать наши отношения и, возможно, решил, что не все еще потеряно, а будущее не обязательно должно быть столь трагичным, каким оно рисовалось ему под действием мрачных предчувствий. Вернувшись в Кембридж, однажды темным дождливым октябрьским вечером он застенчиво прошептал мне предложение выйти за него замуж. Эта минута перевернула наши жизни и заставила меня навсегда забыть о карьере в дипломатической службе.

Как только главное решение было принято, все остальное постепенно встало на свои места, если не автоматически, то с некоторым усилием с нашей стороны. Следующий год пролетел незаметно в приливе эйфории. Какие бы сомнения по поводу состояния здоровья Стивена ни терзали моих друзей и родственников, они благоразумно держали все при себе и комментировали лишь эксцентричное поведение членов семьи Хокинг.

Их замечания меня не очень беспокоили, поскольку мне нравились Хокинги, а к их эксцентричности я относилась с почтительным любопытством. Они всегда рады были видеть меня у себя дома и относились уже как к члену семьи. Да, они экономили на предметах быта, предпочитая старые проверенные вещи новомодным, и перебарщивали со строгостью в вопросе отопления (тем, кто жаловался на холод, безапелляционно предлагалось поступить как Фрэнк Хокинг и одеться потеплее – например, надеть халат, путь даже днем). Более того, как я уже имела случай заметить, некоторые части дома были, мягко говоря, немного обветшалыми. Тем не менее все это не стало для меня новостью, а лишь указывало на то, что хозяева придерживались определенных приоритетов, не чуждых и моей семье. Мои родители тоже экономили каждое пенни всю свою сознательную жизнь. Мы были небогаты, и нам часто приходилось довольствоваться малым и ремонтировать старые вещи, потому что б'oльшая часть дохода отца уходила на наше образование и чудесные летние каникулы. У нас в доме не было центрального отопления, и я привыкла сидеть у камина, обжигающего мое лицо и пальцы ног, в то время как за спиной гуляли леденящие струйки сквозняков. Ночью я прижимала онемевшие ступни к бутылке с горячей водой, зная, что утром, когда на окне расцветут морозные папоротники и пальмы, обнаружу на ногах водянистые волдыри – цена, которую я платила за кратковременное тепло. Если наш дом и выглядел лучше, чем у Хокингов, то это лишь благодаря тому, что он был меньше, к тому же, что отец уже давно оставил попытки проявить себя в качестве мастера на все руки. У него были для этого веские основания, поскольку его попытки что-либо отремонтировать заканчивались плачевно: потолок падал ему на голову, а краска разлеталась по всему помещению, минуя цель. Поэтому он принял решение, что дешевле и надежнее будет доверять ремонт профессионалам.

В моем присутствии Хокинги редко действовали в соответствии с мифом о чтении за столом, принятом в их семье. Трапезы обычно сопровождались общей беседой, которую спокойно направляла мать Стивена, стоически переносившая вспыльчивый характер мужа. Фрэнк Хокинг, требовательный и резкий, в глубине души не был жестокосердным. Его выпады большей частью направлялись на вопиющие промахи неодушевленных предметов, например кухонный нож, который отказывался резать, разбитое стекло или упавшую вилку, но никогда – на людей из круга семьи. В общении с юным Эдвардом, склонным к истерикам перед отходом ко сну, он проявлял чудеса сдержанности и терпения. Что касается Стивена, которого, очевидно, больше не мучили наплывы плохого настроения, то его бесстрастный философский взгляд на жизнь стал залогом более мирного семейного климата.

Разговоры за ужином были, как я и ожидала, интеллектуального характера и касались в основном политических и международных вопросов. Поскольку Филиппа поступила в Оксфорд, где изучала китайский язык, то речь часто заходила о «культурной революции» [33] . Я была мало осведомлена в части восточной истории и политики, поэтому сочла благоразумным хранить молчание, дабы не выдать свое невежество. Испания и Франция представлялись узкими и малозанятными предметами в сравнении с Востоком, и никто из присутствующих не выражал ни малейшей заинтересованности ими и их культурой. В любом случае Хокингам было известно о Франции все, что д'oлжно знать, поскольку у Изабель имелись французские родственники. Им также было известно и то, что д'oлжно знать об Испании, поскольку она с детьми прожила три месяца в непосредственной близости от дома Роберта Грейвса [34] в деревне Дейя на острове Майорка, когда зимой 1950 года Фрэнк находился в длительной отлучке, изучая тропическую медицину в Африке. Берил Грейвс была подругой Изабель со студенческих лет в Оксфорде, а имя Роберта Грейвса почиталось Хокингами как икона.

После ужина, когда со стола была убрана посуда, молодая часть публики играла в настольные игры. Стивен фанател по настольным играм с раннего детства и вместе с лучшим другом Джоном Маккленаганом разработал длинную и сложную династическую стратегию, в состав которой входили генеалогические древа, поместное дворянство, обширные землевладения, епископства для младших сыновей и налоги на наследство. К сожалению, эта игра не сохранилась, так что нам пришлось снисходить до Cluedo [35] , скрабла [36] и маджонга, знаменитого своей сложностью китайского домино с изящными резными фишками из слоновой кости. Я уже была свидетелем удивительных достижений Стивена в области крокета; его предложение научить меня игре в шахматы повлекло за собой те же последствия. Тем не менее для игры в скрабл я не нуждалась в наставнике, поскольку игры в слова всегда хорошо мне удавались – это искусство я усвоила еще в детстве из многочисленных игр «Лексикона», открытых для меня говорливой и изобретательной тетей Эффи, сестрой моей бабушки, у которой я гостила в северном Лондоне.

Если для настольных игр не набирался кворум, то после ужина мы со Стивеном сидели у огня, слушая, как его мать пересказывает эпизоды семейной истории. Я обожала ее рассказы и хотела стать похожей на нее. Она была выпускницей Оксфорда, до замужества работала налоговым инспектором, отличалась интеллектом и остроумием, но полностью отдала себя семье, очевидно, не обладая никакими профессиональными амбициями. В то время она преподавала историю в частном пансионе для девочек в Сент-Олбанс, где ее значительный интеллектуальный потенциал явно недооценивали. Она взяла на себя труд рассказать мне о своем прошлом и прошлом семьи Хокинг и выполняла эту миссию с философской отстраненностью. В родительской семье она была вторым по счету ребенком из семи, родилась в Глазго, где ее отец, сын богатого котельщика, работал врачом. Хотя ее семья переехала в Плимут на корабле в ранние годы ее жизни, она прекрасно помнила строгий аскетизм дедовского дома в Глазго, где семейная молитва в гостиной, обязательная для посещения всех членов семьи и слуг, составляла единственное дозволенное развлечение. По материнской линии ее предком был Джон Ло оф Лористон [37] , который, разорив французов в XVII веке, переехал в Луизиану. В ее рассказе оживали разнообразные затяжные семейные междоусобицы, большинство из которых касалось денег, поскольку лишение неугодного родственника наследства по завещанию было весьма распространенным и приемлемым способом выражения глубокого пуританского неудовлетворения.