Между тем «красноармейцы», понимая, что монашкам уже не ускользнуть за стены монастыря вместе с носилками, прекратили поливать ворота из автоматов. Подойдя поближе, они наставили оружие на беззащитных женщин в черных одеяниях, знаками приказали им расступиться и положить раненых на видное место перед ними. В ответ монахини только плотнее сомкнулись вокруг носилок. Никто не сдвинулся с места.

Видя, что никто не шелохнулся, «худой» передернул затвор и дал длинную очередь над головами монахинь. Часть из них инстинктивно пригнулась.

Раздвинув своих сестер, настоятельница сделала шаг навстречу стрелявшему, подняла правую руку вверх и произнесла:

– Soldaten! Halt! Halt, Knechte Gottes! Haben Sie Erbarmen! Und auch Ihnen wird Erbarmen zuteil! (Солдаты! Остановитесь! Остановитесь, рабы Божие! Проявите милосердие! И вам воздастся!)

Коренастый «красноармеец», он же – Сургут, взглянув на «хромого» и получив от него одобрительный взгляд, грубо оттолкнул настоятельницу, поднял автомат и дал очередь перед ногами монахинь.

– Вы что, суки, подорвали каблуки и решили, что вам все можно? «Яблочко» танцевать не умеете? Я вас научу! Траву жрать будете, чтобы жить! И… всё, что я вам скажу, жрать будете! Верно, Перинос? – Сургут заискивающе посмотрел в сторону «Хромого».

«Хромой» кивнул головой и добавил: «Все будет так, как Я скажу!» После этих слов Перинос прохромал пару шагов в сторону «Худого», вырвал у него из рук автомат, развернулся в сторону настоятельницы:

– Ты что, сучка, ничего не боишься?!. Господь заменил тебе всё? Счас проверим… – с этими словами он перехватил ППШ в одну руку и, положив палец на спусковой крючок, приставил автомат снизу к подбородку настоятельницы. – Ты готова к встрече с ним? – на лице «Хромого» ощерилась пасть с рядом выбитых зубов и… гнилым дыханием.

– Ich bitte Sie, verschonen Sie die Verletzten! (Я вас прошу, не трогайте раненых!) – под прижатым к подбородку стволом настоятельнице трудно было говорить. Закинув назад голову и скосив глаза в сторону «Хромого», она с видимым усилием, сглатывая согласные, продолжила. – Sie sind hilflos! Sie tun Ihnen nichts mehr! Erlauben Sie uns, ihnen zu helfen? (Они беспомощны! И не причинят вам больше вреда! Разрешите нам помочь им?)

– Что ты там бормочешь, старая сука! Ну, хорошо! Будем разговаривать по-другому!

«Хромой» приподнял автомат и дал длинную очередь перед ногами монахинь. Ошметки земли рикошетом полетели в одеяния монахинь. Ничего не понимающие под градом летящих в них комков земли монахини, по-видимому, решили, что пришел их смертный час. Часть из них испуганно бросилась в сторону, но, запутавшись в своих длинных черных одеяниях, повалились на землю, увлекая за собой и тех, кто смиренно ждал своей участи.

На ногах остались лишь настоятельница и еще две пары монахинь, так и не выпустивших из рук носилок с ранеными.

– Сургут, что смотришь! – «Хромой» повернул голову к коренастому. – Добей фрицев и пошмонай, что у них там в карманах. Учить тебя, что ли?

– Обидные слова говоришь, Перинос. Крыть фрицев без шмона западло.

Сургут передернул затвор ППШ и напрямую, ступая прямо по одеяниям лежащих на земле монахинь, двинулся в сторону носилок с раненым, которые оставшиеся на ногах монахини так и не выпустили из рук.

Держали из последних сил – были видны их побледневшие от напряжения костяшки пальцев. Держали, опустив глаза в землю. И шепча молитву. Во спасение. И не себя. А за тех, кого они пытались спасти.

– Что вы там лепите! Фрицев своих спасать удумали?!. – Сургут приподнял автомат и двумя ударами приклада по костяшкам монахинь выбил носилки из рук, которые с глухим стуком свалились на землю.

Державшие носилки монахини одна за другой обречено опустились на колени, склонив головы под скрывавшими их лица капюшонами. Одна из них, сложив у груди окровавленные руки с содранной кожей, раскачивалась из стороны в сторону, по-видимому, испрашивая у Бога защиты и справедливости.

Наблюдавший эту сцену в бинокль Шульгин злобно выматерился. По тому, как безвольно дернулись при падении руки раненого, генералу было совершенно ясно, что раненый – в бессознательном состоянии, и о каком-то сопротивлении и речи быть не может.

– Ну что, Фриц… или Ганс, легко умрешь, – Сургут направил автомат на раненого, – без мучений…

С диким стоном одна из тех монахинь, что до последнего держала носилки и с разбитыми руками молилась во спасение раненого, на коленях подползла к Сургуту, закрывая раненого телом:

– Herr Soldat! Sie d"urfen nicht schiessen! Ich flehe Sie an! Der Krieg ist f"ur ihn zu Ende! Er ist doch ein Mensch!!! Verschonen Sie ihn! (Господин солдат! Не нужно стрелять! Я умоляю вас! Война для него закончилась! Он же человек!!! Пощадите его!)