– Это он снимал?

– Да.

– Слушай, я забыл, кем твой заменитель меня работает?

– Он редактор.

– Ах, да... Творческая личность, видимо.

– Отчасти. Он любит искусство в себе, а не себя в искусстве.

– А еще он любит смотреть на тебя. Я бы хотел иметь возможность сфотографировать тебя в жизни. Ты его фотографируешь?

– Иногда. Он не любит, хотя очень фотогеничный. Я однажды устроила ему фотосессию с любимыми изданиями журналов. Хочешь посмотреть?

– Хочу.

Я показала ему некоторую часть тех фотографий. Они были сделаны не так давно. Один из немногих разов, когда фотоаппарат был в моих руках, а не в его. Те фото я распечатала. Все. Они хранились в моих вещах, а сам Максим говорил, что не может на них смотреть. Но он врал. Я всякий раз замечала, как он пытался скрыть улыбку, когда смотрел на них. Кроме этого, он попросил сделать их черно-белыми, а значит, ему было не все равно. Мне нравились те снимки. На них был тот Макс, именно Макс, а не Джек, которого я знаю и с которым жила когда-то. Он смотрит прищурено, странно опустив голову и на каждом кадре держит в руках какой-нибудь выпуск. Все снимки в его, так называемом, кабинете, среди творческого беспорядка, при ярком свете солнца. Он там в своей висячей домашней одежде и цветных носках. На многих Макс улыбается, есть кадры, на которых видно, как он что-то говорит мне. Один из лучших, тем не менее, - тот, на котором Макс погружен в чтение. Это никакая не игра на камеру, он действительно читал статью, я даже помню, как она называлась: "Зависимости. Что считать зависимостью?". Джек говорил, что название у той статьи прискорбное, и, что будь он редактором этого журнала, с таким бы названием не пустил бы материал в печать. Зато сама статья, от первого и до последнего слова безупречна, и что тот журналист, наверное, проработал не один день, а может и неделю, чтобы подготовить ее. Она занимала с десяток листов, всего с двумя картинками. Автор рассмотрел в ней несколько видов зависимостей, последней из которых была зависимость от любви. Максим отыскал маркер и отметил последние строчки той статьи. "Любовь, являясь по определению своему, прекраснейшей из убивающего человечество, на деле оказалась одной из химических форм зависимости. Любовь не уступает по финансовым затратам ни одной из форм зависимостей, а по показателям затрат душевных, превосходит каждую, по меньшей мере, в два раза, и, если с любой другой формой зависимости бороться чрезвычайно тяжело, то с зависимостью любовной бороться невозможно". На следующее утро в его записке было предложение: "Я нашел свою зависимость".

Все это я рассказала и Джеку, не ожидая впрочем положительной реакции. Он ответил:

– Мне страшно. Ты что, влюбилась в него?

– А это теперь запрещается?

– Я напишу вашему президенту, чтоб он запретил.

– Не бери в голову. Мы ведь все равно не пара.

– Вы с ним? Или мы с тобой?

– И то, и другое.

– Я все равно рад, что он заботится о тебе. Только, пожалуйста, не забывай, что это временно.

– С ним хорошо, уверенно. Почему это должно закончиться?

– Потому что он - не твоя зависимость.

– Для всего нужно время.

– Дашь его мне?

– Нет, у тебя его было слишком много.

С мелкими радостями, бесконечными философскими разговорами и просмотрами фильмов под лютые морозы, в которые мы ни разу не попали, и прошла наша зима. Я так и не перестала общаться с Джеком, хоть наши диалоги и стали реже. Макс все углублялся в работу. Иногда я не видела его пару дней только потому, что он закрывался в кабинете и подолгу печатал, читал, делал звонки, а потом вдруг вставал и уходил прочь без всяких объяснений. Все чаще его настроение стало портиться, и я не знала, что служит тому причиной. Он не рассказывал, а я не решалась спросить. Один раз он разбил тарелку. Просто стоял на кухне, в молчании. На дворе шесть утра, но он только пришел домой. Вид у него не лучший. Я хотела разогреть ему еду, но он несколько раз повторил, что не голоден. Я все равно поставила на стол тарелку с макаронами и сырным соусом. А он, с каменным лицом, шмякнул ее о пол. Мы испачкались в еде, тарелка разлетелась на мелкие осколки, о которые Джек поцарапал руку, когда стал убирать их. Через минуту он развернулся и вышел из квартиры вновь. Вернулся Макс вечером того же дня. Он сказал, что мы переезжаем в наш домик. Я, в общем-то, не возражала. Его, все больше замыкающегося в себе, нельзя было понять. Не то, чтобы он стал злым, но, уж точно, более угрюмым. Я подумала, что жизнь вдалеке от города пойдет ему на пользу. Пусть только чуть потеплеет. На начало апреля был намечен наш переезд.

За день Джек вновь пропал. Он ушел из дома прямо посреди ночи, оставив, тем не менее, привычную записку: "За то, что ты всегда прощаешь меня". Своеобразное извинение никак не объясняло того, что с ним происходит. Мужчины слишком другие, слишком инопланетяне, чтобы пытаться их понять. А раз так, я устроила посиделки с друзьями, чтобы отметить очередной поворот в жизни.

Черт возьми, я не видела их вечность. Договорились встретиться у Светы дома. По счастливой случайности нам удалось собраться всем вместе. К тому времени Света уже жила сама. С Сашей они расстались. Кажется, это она его бросила. Сколько себя помню, да и помню Свету, парни успевали надоесть ей первыми. Про парней Кати и Влады мы даже и поговорить не успели. Вечер начался разговорами об учебе и поездках. Мы откупорили бутылку мартини, сидя на кухне, когда в дверь позвонили. На пороге стояло пять человек. Из них четыре парня и одна девушка. Чуть позже выяснилось, что это отголоски старых добрых дворовых компаний. Тесной связи с ними не осталось, зато в скучные минуты всегда можно было позвать гостей. Собственно, до этого мы сидели тихо. Но вот один парень, кажется, его звали Алексом, достал из Светиного шкафа гитару. Девушка запела, мы подхватили, и вскоре бренчание струн завлекло нас в дебри душевных разговоров. С лучшими друзьями и случайными людьми мы обсуждали мой переезд, общие планы на будущее, рассказывали секреты. Не хотелось, чтобы вечер заканчивался. Парни стали зазывать нас танцевать. Пока я ставила музыку и помогала Свете унести посуду, я заметила, как к Владе подсел парень, все еще державший гитару, и как Катя кружилась в такт музыке с другим. Так странно - еще недавно все казалось таким понятным и серьезным. Я глянула на Катю, она подмигнула мне и потянула за руку на "танцпол". Вскоре Влада с Алексом тоже присоединились. Спустя час, когда мы опустились на диван, чтоб дать ногам отдохнуть, Влада с ужасом в голосе заявила, что утром на тренировку, а то самое утро вот-вот наступит. Мы дружно принялись отговаривать ее от идеи заниматься спортом на слегка нетрезвую голову, но вдруг мне позвонил Джек, и с разговорами было покончено. Через пятнадцать минут он уже стоял среди всего этого бедлама, смотря на меня, как отец на провинившееся дитя. Затихла музыка, окончились разговоры. Он схватил меня за руку, а парни тут же повскакивали со своих мест, готовые на необдуманные действия в любой момент. Света жестом остановила их. Я махнула рукой резко вниз:

– Подожди меня внизу. Сейчас спущусь.

Он ни с кем не попрощался и молча ушел. Сложно забыть, сколько ненависти было в тот вечер в этих всегда таких добрых и наивных глазах. Я на скорую руку попрощалась со всеми, умирая от неловкости, среди которой мы все оказались из-за меня. Девочки взяли с меня обещание скоро встретиться, а я опускала глаза, проклиная свою судьбу. Мне хотелось еще остаться и еще повеселиться с ними, но я не могла. Пока за мной закрывалась дверь, я услышала голос Алекса: "Вот поэтому я и против брака".

По дороге мы не сказали друг другу ни слова. Волю эмоциям Максим дал уже дома.

– Какого черта тебя нет дома среди ночи?!
– орал он.
– Ты могла ответить мне хоть на один звонок, или ты глухая! Весь мир для тебя - этот мелкий выродок цивилизации, но, когда надо, ты даже звонка на нем не замечаешь, идиотка!

– Ненавижу тебя!
– бессильно крикнула я, и он схватил мои запястья в гневе, стал трясти меня всю; я лишь только плакала и повторяла, - Ненавижу! Чертов психопат! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

И он разжал свои тиски. Его глаза ошарашено глядели на меня, так, как будто, этот человек только проснулся и понял, кем он был в том жутком сне. Джек громко дышал, всякий раз, как нервничал по любому поводу. Тут же он, казалось, не дышит вовсе. Он просто молчал и смотрел, не моргая. Я боялась, что вот-вот он сделает что-то еще ужаснее, что, если так, я, в лучшем случа, уйду от него, а в худшем... Но лютый зверь в нем растворился и исчез. Мягким, покладистым голосом привычного Макса он произнес: