Вик устало вздохнул. Что бы там ни было, но эти непроизвольные вспышки психики означают одно — патологию. Ох, как хотелось верить, что он психически здоров, что где-то там, в коре головного мозга, нечто слегка изменилось и он обрел уникальную способность слышать не только звуки, но и мысли! Хотелось, очень-очень хотелось верить, но не верилось.

С этой минуты он стал напряженно вглядываться в каждого, кто приближался к кровати. Мелькало инородное — отдельные слова, клочки фраз, размытые звуки. Правда, не так отчетливо, как прежде, но мелькало! Досадно было, что никак нельзя определить: рождалось это в его голове или приходило извне.

Спустя неделю его перевели из реанимационного отделения в общую многонаселенную палату. Он лег на свежезастеленную кровать, закрыл глаза и… началось невообразимое: глухо и отдаленно загомонили, зашептались незнакомые голоса, будто где-то рядом, под окном, шумела своей балаганной жизнью рыночная толчея. Прилетали бранные выкрики, монотонный говор, рваный смех, хлесткие матерные словечки. Невозможно было что-либо разобрать в этом быстром, суматошном хороводе звуков, только матерщина вырывалась вперед, отчетливо и выразительно.

Вик прикрыл голову подушкой. Чуть-чуть отдалился шум, но все равно изнурял, нервировал своей назойливой беспрерывностью.

Мучительная пытка отдалила его ото всех. Он сник, замкнулся, стал жить обособленно 9 своем невыносимо галдящем мирке. Лечащий врач с усиками, как гусеницы, сочувственно и глубокомысленно хмыкал и уходил.

Почти смирившись с тем, что его душевная болезнь неизлечима, Вик невольно стал вспоминать о различных способах самовольного ухода из жизни.

Но однажды утром, проснувшись и высвободив голову из-под подушки, он уже по привычке начал невольно прислушиваться к роящимся голосам. Они летели к нему, как пчелы к улью, но удивительно — он не испытывал прежних страданий. Летели и летели. А он почти спокойно принимал их. Лишь легкое, уже знакомое раздражение недовольно роптало где-то приглушенно, но его можно было подавить, убрать самовнушением.

Это утро Вик пролежал в кровати, расслаблялся и внушал, внушал себе, что здоров, абсолютно здоров, что все происходящее с ним — благо, проявление необычных способностей его мозга, открывшихся после травмы, что он привыкнет к этому, как привык к шороху листьев, к шуму дождя, наконец, к вопящей музыке, которая каждый вечер рвалась со двора в окна общежития.

Кажется, убедил себя: сумбур людских мыслей уже не мешал думать. А думы пошли приятные. Они рисовали чуть ли не библейские картины его второго бытия, где он идет по миру, сея доброе, счастливое, поражая и восхищая других своими неземными возможностями. Боже мой, теперь он узнает тайные помыслы каждого! А это откроет ему!

В нахлынувшем возбуждении он перебросил подушку себе в ноги, развернулся, лег головой к голове соседа и стал «слушать».

Озлобленные будничные мысли, напичканные матом, как сало чесноком. О стерве-невестке… о ее пакостной мамаше… о бедняге-сыне, которого мытарят и дома, и на работе.

Вик отважился на эксперимент, сказав соседу:

— Зачем вы так переживаете? У вашего сына все будет хорошо.

— Я тоже считаю… — не освободившись от своих раздумий, ответил сосед и вздрогнул, растерянно заморгал, — Откуда вы знаете про сына?

— Так вы же сами сейчас говорили, — отгородился он вымыслом.

Набежала волна бездумной радости. Вик вернул подушку на прежнее место, чтобы снова без внешних помех осмыслить, понять происходящее. Со школы он помнил, что физики изучили все — от сверхжестких гамма-лучей до сверхдлинных волн. Вроде бы природа здесь уже ничего скрыть не может. Пожалуй, хвастаются физики — не все изучили, есть еще неведомая биологическая связь. Его вдруг осенила догадка, элементарная, первоклашечная: парапсихологическая связь! Кто теперь я? Александр Калиостро? Вольф Мессинг? Григорий Распутин? Нет, они не были способны на такое.

Вик задержал дыхание, чтобы успокоиться. Выдохнул и отметил про себя: «Да, слепо, слепо еще человечество. Разобраться в элементарных частицах куда легче, чем выявить тайну рождения и движения мысли». Снова глубоко вздохнул, гордо и независимо, так, как будто уже ощутил, что сидит на царском троне.

Нелепое сравнение. И наш герой так считает… Впрочем, все зависит от того… Подождем…

Самое поразительное случилось после ужина.

У противоположной стены больничной палаты располагался угрюмый лохматый кавказец. Возвращаясь из столовой, он доставал из ящика, стоящего под кроватью, два яблока и, отвернувшись к стене, чтобы никто не видел, хрумкал смачно и жадно.

«Хоть бы угостил», — завистливо подумал Вик.

Вдруг кавказец недоуменно повернулся и, приподнявшись на локте, тупо уставился на Вика.

«Что это с ним? — удивился Вик. Смотрел долго, секунд пятьдесят… — Ну дай, чего жадничаешь?» — развеселился Вик. Рука кавказца описала дугу (в баскетболе это называется «крюк»), и на подушку Вика плюхнулось розовато-желтое яблоко. Вик замер, туго соображая, что произошло. «Услышал немую просьбу? Здесь что-то не так. А как? Неужели услышал?»