Шрифт:
Опять не обиделся, не вспылил Кондауров, ответил, делая ударение на каждом слове:
— Знаю, деньги у вас — весомый аргумент.
— Еще какой! — воодушевился надеждой Пан. — Они могут менять не только мнения, но и убеждения людей.
— Менять зубы на клыки, пальцы на когти, — добавил Кондауров.
Но Пан, все еще пребывая в мечтательном запале, отмахнулся рукой, вроде бы не от брошенной реплики, а от подлетевшей назойливой мухи. И спросил, раззадорившись:
— Хотите омаров из Южно-Китайского моря? Свежие. Вчера мне доставили…
— Нет, спасибо.
— А альбомчик с девочками? Каждое утро мне приносят новый. Полюбуйтесь… Выберите по вкусу.
— Благодарю. Выбираю в других местах.
— Кстати, в Анталии у меня уютная вилла. Хотите отдохнуть? За вами будут ухаживать, как за президентом. Опять нет? Да у вас, Кондауров, все чувства атрофированы. Вам предлагают жизненные радости, а вы упрямо лезете в свою монастырскую келью.
И на этот раз Кондауров сдержался, хотя неприязнь уже обернулась злостью, она бушевала, требуя выхода. Но все неодномерно в кипении человеческих чувств: что-то азартно забавляло его, как игра, в которой пока верховодил Пан. Он спросил тихо, заставляя Пана прислушаться:
— А вы когда-нибудь задумывались, почему люди вышли из пещер и начали объединяться в родственные кланы, племена, в национальные союзы, в государства?
Пан затих, лукаво прищурившись.
— Чтобы не погибнуть поодиночке в борьбе с природными стихиями. Сообщества сделали их сильнее, богаче. Они даже стали обуздывать эти стихии. Но постоянно появляются люди, которые не хотят жить в сообществах, для них более привлекательна идея разрушительной вседозволенности. Причин тут много — и властолюбие, и жадность, и обиды… Эта социальная патология как хроническая болезнь, всегда разъедала общественные связи… Но люди не хотят возвращаться в пещеры, поэтому отстраняют, изолируют зараженных социопатов, чтобы они не мешали жить другим…
— Разъяснили, — посуровел Пан, — Я социопат, а вы санитар, который спасает общество от заразы.
— Примерно так, — невинно отреагировал Кондауров. — Мне поручено наводить порядок в доме. Это моя профессия, моя моральная обязанность…
— Все расписано. Никаких полутонов. — Ядовитый сарказм окрасил интонацию Пана, — А не кажется ли вам, что эта работа с каждым годом становится все бессмысленнее?..
— Почему? — удивился Кондауров.
— Да потому, что вы, сыщики, не способны осознать криминалистический вызов времени.
— Осознаем, — уверенно сказал Кондауров, чувствуя, что теперь уже он главенствует в беседе. — Но сдаваться не собираемся. Мы ответственны за общество..:
— Вы или ортодокс, или… — Пан не выбросил грубого слова, сдержал в себе вместе с раздражением. — Представьте, обложили вы меня, повязали. Но на мое место придет другой…
— И его обложим, чтобы сохранить общество… Ваш век недолог…
— Вот вам! — взорвался Пан. Перед лицом Кондаурова закачалась, как кобра, внушительная фига. — Посмотрим, кто кого!
— Посмотрим, — почти равнодушно ответил Кондауров. Но это равнодушие несло в себе грозное обещание.
Он поднялся, шагнул к дверям. Пан с нервной торопливостью остановил его:
— Не спешите. Знаю, что за забором прячутся ваши. Но здесь командую я. Мне решать: подвесить вас вверх ногами на сук, отдать на усладу какому-нибудь пидору или отпустить.
Кондауров пренебрежительно скривил губы.
— Перестаньте болтать! Ничего вы со мной не сделаете…
Открывшуюся дверь перегородил усатый охранник.
— Пусть идет, — сказал Пан, разглядывая на картине сатиров. — Вернется через неделю с повинной.
Пан не был в этом уверен, и сатиры, кажется, мчались, не надеясь на успех…
Глава 23
Прозрение
Мрачные времена? Ерунда! Нет мрачных времен, есть мрачные люди.
Глеб уехал ранним утром и, казалось, увез с собой рожденное в беседах энергетическое поле, принадлежавшее уже и Виктору. Сразу затих, как после похорон, второй этаж лесного домика, воцарилась духовная пустота.
Прежнее быстротекущее время сломалось в нем, а новое конкретное время пока не появилось, но Виктор предчувствовал: оно должно начаться там, за вершинами деревьев, после его отъезда.
Безвременье удивляло и слегка пугало своей необычностью, однако существовать в нем было легко — пропала необходимость серьезных раздумий, увяли бушевавшие эмоции. Даже ночные визиты медсестры стали волновать не больше, чем смена постельного белья. Она с прежним поразительным бесстрастием ложилась, послушно обнимала руками его спину, и ее вялые ответные движения не вызывали приятных чувств, а иногда раздражали своей механической стандартностью.