Алябин показал в улыбке два ряда стройных юношеских зубов.

— Идем дальше. — Николай Николаевич положил руку на плечо седовласого, седобородого старичка, чье лицо было густо переплетено мелкими морщинами. Он вдруг напомнил Сергею засушенный цветок, который неземная сила одухотворила добрыми любопытствующими глазами. — Гроза и совесть нашего института — ректор Коврунов Даниил Петрович, членкор, точнее — без трех секунд академик. Сказал бы я еще… но не буду, не буду. Сегодня он не в настроении. Зачем понапрасну бередить душу своего начальника?

Коврунов привстал, со светской любезностью кивнул и преданно глянул на Николая Николаевича. В нем чувствовался тертый, закаленный в перепалках чиновник (из тех старых грозных статских советников), который мог быть и мягким, располагающим к себе собеседником, и жестким руководителем.

— Стельмаха представлять? — спросил Николай Николаевич у Коврунова. — Как ваше мнение, уважаемый ректор? Молчишь?.. Представляю. Профессор Стельмах — герой войны, герой науки, герой газетных очерков и герой наших институтских будней. За его плодотворную подрывную работу в институте я бы ему еще один воинский орден вручил. Нет, правда, Иван Никитич. Ты генератор идей, ты катализатор, без тебя наш славный коллектив ряской бы покрылся, лягушатником бы стал. Лично я тебе признателен за это.

Нескладный, длиннорукий Стельмах слушал Николая Николаевича, воинственно выпятив нижнюю губу. В какой-то миг он хотел улыбнуться, но улыбка получилась жалкой и кислой.

За словами Николая Николаевича, за вымученной, скомканной улыбкой Стельмаха, за жестким, колючим взглядом ректора явно скрывался глубокий конфликт, бушевавший давно, не угасая. Сергей это видел, чувствовал, только не мог понять, объединяет этот конфликт сидящих в кабинете или разобщает, как противников.

— А что о тебе говорить, Захарка, прости, Захар Федотович? — обратился Николай Николаевич к квадратному тяжеловесу, который заполнил собой широкое кресло — даже тесновато ему в нем было. Тяжеловес поднял набыченную голову, в его маленьких глазах сверкала молнией ирония, — Нечего говорить. Ты у нас вечный доцент. Был до нас доцентом, будешь и после нас. Ты вечный, как Кавказские горы…

Как серая бесплотная тень, вплыла в комнату Глафира Николаевна, сестра Климова, двигая перед собой сервировочный столик с холодными закусками. Молчаливая, казалось, лишенная каких-либо чувств, с поддельной вежливо-скорбной улыбкой на лице. Оставив столик посреди кабинета, она по-монашески опустила голову и тихо удалилась.

После ухода Глафиры Николаевны в кабинете возникла неловкая, напряженная тишина. Захар Федотович заговорил первым:

— Юристы всегда приходят вовремя и вносят порядок в людские отношения. Внесите и вы, защитите мою простенькую аксиому: «Интеллигент — это человек, который профессионально занимается умственным трудом».

— Ер-р-рунда! — возмущенно, с целой россыпью «р» произнес Стельмах. Он как бы прихлопнул этим обидным словом все сказанное ранее, — Интеллигент — это прежде всего яркая творческая личность. А интеллигентность — это жизнь, функция оригинальной личности. Интеллигент не умеет ходить в строю, не умеет петь общие песни, не умеет дружно со всеми кричать «ура!» на демонстрациях.

Коврунов сухо, недобро рассмеялся:

— Слушаю тебя, а перед глазами возникает сад, где гуляют пациенты психлечебницы. Там такие оригинальные личности…

— Правильно, Даниил Петрович! — обрадовался Стельмах. — Ты верно подметил: шизофреник и интеллигент — аномалия. Шизофреник — отклонение в одну сторону, интеллигент — в другую. А посередине вышагивает бодрая, оптимистическая масса дипломированной серости. Согласен?

— Нет, — твердо парировал Коврунов.

— Значит, ты считаешь интеллигентом компилятора, раскладывающего по полочкам то, что уже открыто? Добросовестного комментатора чужих идей? Старательного чиновника, умеющего четко выполнять указания?

Николай Николаевич с шутливой грозностью приблизился к Стельмаху и сказал нарочито зловеще:

— Чего это ты затеял? Хочешь Коврунова из интеллигентов вышибить? Не выйдет, не дадим!

— Да при чем тут Коврунов! — отмахнулся Стельмах. — Мы все здесь…

— Что мы? — еще ближе подступился к нему Николай Николаевич. — Говори прямо! Интеллигенты мы или нет?

— Не знаю, — беспомощно признался Стельмах. — Пусть история рассудит… Внуки, может быть…

В разговор легко вступил Алябин:

— «О, Sancta simplicitas!» «О, святая простота!» — воскликнул Ян Гус, увидев, что какая-то старуха подбрасывает дрова в костер, на котором его сжигали… Да какие мы интеллигенты! Тень. Оттиск. Пародия… Люди высокой культуры? Нет. Кристальной честности? Нет! Ненавидящие приспособленчество? Нет… Везде — нет! Да, пожалуй, и не в этих качествах суть интеллигентности! Предлагаю вам определение: интеллигент тот, кто блюдет интересы общечеловеческого благоденствия. Хорошо сказано? Точно сказано. Слова академика Лосева, Алексея Федоровича. Выходит, что интеллигентность — не свод качеств, а исторически складывающееся состояние души. Это ежедневное и ежечасное желание что-то делать ради достижения общечеловеческого идеала, это постоянная созидательная работа духа, постоянное несение подвига, хотя часто только потенциальное…